— Стала, Хулия. И этот человек твоей доброты не забудет.
С этими словами я покинула кухню и решительным шагом направилась по коридорам палаццо Строцци.
Ноги сами знали, куда вести. Без промедления и без тени сомнения, расправив плечи, настигла я массивную дверь дубового дерева и распахнула ее без стука.
Дядя, сидящий за широким столом, озарялся слабыми огоньками лишь нескольких свечей. Бронзовая грудь замерла на вздохе под белоснежной тканью, напряглись мышцы больших рук. Окинув меня удивленным взглядом с головы до ног, дядя вынул изо рта кончик дымящейся трубки.
— Клариче? — Нахмурился он. — Что случилось?
Шагнула внутрь, закрыв за собой дверь. Мягко щелкнул позади замок, ему вторил такой же мягкий стук жаждущего сердца.
Медленно — совсем медленно, переливаясь влагой мокрых волос и тела, скрываемого невесомой тканью, приблизилась я к нему. Распаленная. Но вовсе не ванной.
Решимость горела во мне. В черных глазах, что откровенно его пожирали, в длинных пальцах, сжимающих бокал, в ногах, между которыми было жарко.
Дядя поднялся, глядя на меня как на дикую кошку, что сидела в засаде — с опасением. Двигался медленно, как и я — медленно обогнул стол, медленно встал передо мной, будто боялся лишний раз коснуться, медленно отложил трубку. И плотоядный взгляд его проскользнул по мне тоже очень, очень медленно — пожирая каждую впадинку и ложбинку.
Твой запах… Вдохнула горький табак, перемешанный со сладким персиком. Теперь, когда знала, что вот-вот смогу попробовать его на вкус, он казался еще более манящим. Между телами распалился воздух, стянул нас друг к другу.
Я знала, что это неизбежно.
Он знал, что это неизбежно.
А потому сделала последний шаг, поднимая глаза из-под пушистых ресниц, и прошептала:
— Твое вино готово, дядя. Пробуй.
Поцеловала кромку бокала и осушила его целиком. Выпила все. До последней. Капли.
***
Персиковое вино полилось в горло, и я закрыла глаза от наслаждения, растворяясь в его терпкой сладости. Капелька выскользнула из уголка губ и потекла по подбородку, вниз по шее, и помутневший лазурный взгляд следил за ней в завороженном забвении.
Напряжение. Тягучее, осязаемое напряжение сжимало пространство и время, сжимало мои ноги друг с другом, закручивало внутри раскаленную спираль. Я желала его, желала так сильно, что все меркло перед этой волнующей агонией.
Поэтому не вскрикнула, но облегченно застонала, когда он резким рывком притянул меня к себе, впечатал в свое крепкое тело.
И в следующую же секунду его губы набросились на мои. С первобытным голодом впился, властно раздвинул языком губы, проникая внутрь — я почувствовала, как земля уходит из-под ног, а тугой узел в животе, наконец, развязывается.
О Боже… О Боже… — Обвила руками шею, плавясь от тягучего жара, сплетающего языки.
Его вкус, о, Господи… Терпкий табак делал горькими горячие губы, но внутри было так сладко, так сладко — персиковое вино оттеняло горечь, и я упивалась этим контрастом, пытаясь насытиться каждой капелькой.
Его язык проникал настойчиво и жадно, пуская волны наслаждения вниз по телу, они достигали живота и замирали в распаляющей жажде. Я пыталась наполниться им, пыталась вторить его движениям, но все, что могла — подчиниться. Отдаться крепким рукам, в которых вожделенно извивалась, и рассыпаться искрами, что он из меня выжигал.
Встала на носочки, желая слиться с ним телом — заметил. Его гортанный рык завибрировал внутри меня, когда ощутила напряжение крепких мышц под тканью рубашки, и в следующий же миг оказалась на столе. Треск падающих корабликов, шелест разлетевшихся бумаг, визг битого бокала — все схлестнулось со сбивчивыми вздохами. Только теперь наши лица оказались на одном уровне, и я притянула его к себе, раздвинув ноги, чтобы он оказался между ними.
Агония пожирала и его тоже. Я чувствовала это в жадности рук, что исследовали мое тело, сжимали бедра до тянущей боли; в глазу, потемневшем и обезумевшем; в зубах, впивающихся мне в шею; в прерывистом дыхании, опаляющим нежную кожу.
— Ах… — Запрокинула голову, застонав от сладкой неги. Тело так податливо принимало его животную ласку, так охотливо просилось слиться, и само сердце царапало ребра, лишь бы выпрыгнуть наружу — к нему.
Безвольно я мчалась за испепеляющим инстинктом — не заметила, как ноги обвились вокруг его бедер и притянули к себе. Подалась навстречу, а спиной опустилась на стол — лопатки захолодило дерево, я выгнулась в пояснице. Алонзо с мгновение разглядывал меня — тяжело дышащую, извивающуюся и требующую его близости, глаз широко распахнулся, впитывая в память этот образ.