Только после этого склонился надо мной, и, обдав жаром, впечатал в стол. Обезумевшими поцелуями насыщался мной, кусал и оттягивал губы, сплетал языки, усиливая растущее желание, пуская его прожигать вены, дотягиваться до каждой клеточки.
Когда отстранился, едва дыша, тоненькая ниточка слюны связывала наши припухшие губы.
— Бестия! — Шептал, обезумевший. — Гибкая, ласковая… Господи, я ненавижу тебя за это.
— Н-ненавидишь?
— Ненавижу. Тело твое податливое ненавижу… — Провел рукой по моей ноге, задирая сорочку, и я застонала от того, какой чувствительной стала кожа. — Глаза — острее кинжала, меня насквозь вспороли, черные волосы во сне снятся, и наяву от них нет спасения. И руки… Твои руки я ненавижу больше всего.
Припал к моей руке губами, словно только ей и мог насытиться. Осыпал поцелуями костяшки, шершавым языком обвел ладонь, а затем и каждый палец — с таким упоением, будто жил этой мечтой долгие месяцы.
— Пусть сгорят в адском пламени все, кто смел прикоснуться к ним. Извела меня. Уничтожила.
Резким рывком сжал мои ягодицы и дернул к себе, подмял под свое большое тело. Я едва не задохнулась, когда ощутила между ног что-то твердое, обтянутое брючной тканью.
Да… Пожалуйста, еще…
Изнывала, пытаясь дотянуться до этого ощущения, настигнуть его вновь, толкаясь ему навстречу.
— Я так мечтал о тебе… — Прорычал мне в губы, тяжело дыша. — Едва из ума не выжил, пока терпел треп о твоем замужестве, выдумал по сотне способов поквитаться с каждым женихом, и еще две сотни — как наказать тебя за каждую улыбку, предназначенную не мне.
— Ах… Ты… Ты был так спокоен…
— Я хороший притворщик, сама говорила. — Опустился к шее, поглаживая ее языком до самых ключиц. Я задрожала, не в силах выносить муку ожидания.
— Жаль, что я — нет… Ты… Ты ведь сразу понял, что я избегаю тебя, после того как…
— Как пошел в бордель? Сразу, маленькая, ревнивая бестия, я их и пальцем не…
— Я… Я знаю.
— Знаешь?
— Знаю, ты… Ты весь пропах ее духами, а затем я учуяла этот же запах и… и подслушала разговор… — Я вдруг представила, что может сделать его язык, окажись он ниже, и эта мысль пронзила меня насквозь — я выгнулась, сгорая.
Ладонь его легла мне на щеку, обхватив ее, мягко прогладила.
— Удивительная… Боже, какая же ты удивительная. Как тебя не любить? Как я мог думать, что смогу тебя не любить?..
Любить?..
— Упрямое, своенравное создание… — Припал губами к моим в неистовой жажде. — Я ведь старался, видит Бог, я пытался противостоять тебе… Уплывал с надеждой, что эта мука прекратится, но стало хуже. Испугался, что проклятый диакон завладел твоим сердцем, придушил бы его на месте, если б не знал тебя. Но я знаю… Знаю.
Прошептал мне в губы, прежде чем провести по ним языком, раздвинуть и углубиться внутрь, подтверждая свои слова. Большая ладонь сжала мою грудь сквозь тонкую ткань, и я едва не лишилась чувств.
— Мне не нужен диакон. — Отвечала, когда он позволял вздохнуть. — Никто, кроме тебя не нужен.
— Santa Vergine Maria, бестия… Какая же ты бестия! С ума меня сводишь, душу забрала…
— Зачем же тогда… — Не могла дышать от его слов. — Зачем желал выдать меня замуж? Сказал на предложение соглашаться?..
Он замер. Мимолетная пауза, разделяющая наши тела и губы, показалась невыносимой вечностью, но лишь она помогла сбросить пульсирующий туман желания, и понять, что именно насторожило Алонзо.
Шаги. Быстрые, громкие шаги, рассекающие коридор, каждый из которых хоронил под собой хрупкий мир, где мы с дядей можем быть вместе.
Бросив беглый взгляд на дверь, Алонзо вмиг отстранился и поднял меня вместе с собой. Поставил на ноги, но те подкосились и пришлось опереться на стол дрожащими руками. От обиды захотелось завыть и лезть на стену.
Не знаю, как, но он успел отпереть замок, прежде чем на нас обрушился нетерпеливый стук.
— Дядя, ты здесь?! — Кричал Эмилио, запыхаясь — Это срочно!
Распахнул дверь, не дождавшись ответа. Темные глаза я встретила с отчаянным упреком: как бы ни был мне дорог Эмилио, хотелось обругать его за то, что прервал нас. Но встревоженный вид не дал этого сделать: растрепанный, с горящими глазами, он весь звенел натянутой струной.
— Клариче? — Удивленно спросил брат. — Что ты… Хотя, так даже лучше. — Перевел взгляд на дядю, что успел оказаться в другом конце кабинета. — Нужно говорить с вами обоими. Это… Это прислал гонец.
Длинные пальцы передали Алонзо сложенное пополам письмо. Не дожидаясь, пока тот пробежит глазом по строкам, пока лицо его вытянется в немом изумлении, обратился ко мне.