Лазурный глаз темнел глубоким отчаяньем, и на дне его я увидела проблеск острой решимости.
— Я не могу жениться на тебе. Это будет неправильно. Нечестно.
— Из-за родства?
— Боже, какое… Да. Да, это из-за родства. Наши имена слишком близко друг к другу в родовой книге, придется писать кому-то из кардиналов или самому папе…
— Это ложь. Ты уже женат?
— Нет, Господи…
— Тогда почему?
— Я не такой человек, Клариче, ясно? Не из тех, кто женится или заводит детей, я говорил тебе об этом. И я не должен был… — Вздохнул, накрывая лицо руками, отстраняясь от меня. — Господи, этого не должно было случиться. Я не мог и пальцем тебя касаться, мне очень жаль, Клариче. Прошу, прости меня, если сможешь. Прости.
Нет. Я не верю.
— Это неправда. — Шагнула к нему, обвивая руками большое тело, желая прильнуть, вернуть, пробраться к нему в голову и вытравить демонов, что шепчут ересь. Поднялась на носочки, чтобы потянуться к губам, но его пальцы остановили — сжались на плечах, отстраняя.
— Нет, нет. — Озверел под моими руками, скинул их себя в резком жесте. — Не искушай, я не могу, не могу, Клариче! Что ты делаешь? Зачем ты это делаешь?! Я ведь человек, слышишь меня? Человек! Проклятье!
Лишь доля мгновения, а затем — удар. По стене, на которую рухнул кулак с гулким грохотом, поползли трещинки — и такие же раскалывали мое сердце надвое. Я сделала шаг назад, содрагаясь от испуга.
— Зачем ты это делаешь?! — Спросил, тяжело дыша.
— П-потому что хочу быть с тобой. — Подступившие слезы надломили голос.
— Но этого не будет, ты слышишь меня? Не все в жизни должно складываться так, как ты хочешь! Я не могу быть с тобой, желать тебя не могу, и мужем я тебе не стану. — Потемневший взгляд загорелся обещанием тысячи кошмаров. — Я не женюсь на тебе. Не женюсь. Как мне еще это сказать?
В груди застыл вздох. Казалось, если начну дышать, тут же разобьюсь пред ним осколками, не выстою.
— Не женишься… — Повторила, как заклинание. Все вокруг замедлилось и помутнело, кабинет словно заволокло густым дымом.
Алонзо говорил что-то, но слова его отскакивали от противного звона в ушах.
Кажется, что-то про Эмилио… Что-то про идею, не такую уж и плохую, что-то про приданое…
— И хорошо, что это Эмилио… — Доносились обрывки фраз. — Никто другой не стал бы мне преградой, от греха не уберег…
Тошнота сжала желудок в комок, и я качнула головой, но стало хуже — и так расплывающееся пространство завертелось вокруг быстрее.
Нужно уйти… Или что-то сказать? Что нужно сказать?..
— Хорошо…. Хорошо. Эмилио… Благослови нас, и… И тогда все будет кончено, вино готово, и… И муж найден. Ничто не держит меня во Флоренции более, я… Я уеду.
— Да. Хорошо, Клариче. Так будет правильно.
Омертвела, не моргая и ничего не видя. Пальцы онемели — так холодно стало вдруг, и так… спокойно. Будто я не была собой больше, я — настоящая, сейчас была дома с Антонио. Не разговаривала, не знала Алонзо Альтьери, боялась воды и ничего, кроме лоз, не видела. А здесь, посреди битого стекла и надежд стоял кто-то совсем другой. Кто-то, кто не замечал, что тело дрожит, а слезы блестят на мокром лице в приглушенных огнях свечей.
Алонзо больше ничего не говорил. Заставив ноги двигаться, я просто… ушла. Осторожно закрыла за собой дверь, за которой взорвался рык и грохот, как если бы огромный стол был опрокинут на пол.
И отправилась в покои.
Разные глаза испуганно распахнулись — развалившаяся на подушке Кошка глядела с недоумением, словно вопрошая, где я набралась наглости потревожить ее в столь поздний час.
— Мяу?
Мяу.
Закрыв дверь, погрузилась во тьму вместе с покоями. Ослабевшие ноги подкосились, я сползла спиной по стене, только теперь осознавая произошедшее.
Дыра. Внутри, посреди груди, расходились ребра, и открывали зияющую дыру столь огромную, что она поглощала меня, вбирала в себя всю боль и ярость, всю жалость и бессилие, тянула вглубь ужаса, что готов был сожрать изнутри и переломить кости.
Черные лапки бесшумно скользнули по шелку, забрались ко мне на колени. Я прижала проклятое создание к груди, ткнулась носом во все еще мокрую шерсть, и только тогда закрыла глаза.
И позволила ужасу поглотить меня.
***
Когда торопливые шаги Контессины застучали по коридору, возвещая о наступлении утра, я сидела на том же месте. За ночь не сомкнула глаз, и теперь даже моргать было больно — под веки будто раскаленного песка засыпали.