— Поздно. — Ответила, сглотнув горечь. — Контессина уже заказала себе платье и те самые цветы, которые должны быть украшением стола. А она ведь их по всему герцогству искала! Хочешь разбить ей сердце?
Запрокинув голову, Эмилио заливисто рассмеялся, и отблески солнца затанцевали на его шее.
— Ладно-ладно, не будем разбивать сердце несчастной Контессине, раз платье уже заказала. А твое уже готово?
— Еще нет, доставят на примерку в конце недели.
— Прекрасно. Значит, заботы не дадут скучать без меня?
— Свадебные заботы пускай занимают Контессину, мне и винодельни хватает.
— Верно. — Улыбка сползла с его лица, когда взгляд вернулся к вороху вещей по центру комнаты. Пальцы вновь прошлись через кудри, а грудь покинул удрученный вздох. — М-да… И как со всем этим разобраться?.. О, Клариче!
— О, ciao, Эмилио! — Я тут же дернулась к двери. — Ты очень занят, не буду больше отнимать у тебя время!
— Эй! Не хочешь помочь?
— Не-а! — Кричала я, убегая прочь от покоев. — Ты прекрасно справляешься!
— Хорошая жена бы помогла! — Раздавалось откуда-то сзади.
— А умная жена бы поддержала! Давай, Эмилио, все получится, я в тебя верю!
***
— Так, сидит прекрасно, все готово, осталось лишь красоты добавить. Можно бусины вот здесь пустить — по талии, — Грубые пальцы швеи прочертили линию поперек моего живота. — А можно и так — вдоль выреза… Как желаете, мадонна?
Девушка, глядящая из зеркального отражения, кажется, тоже не понимала вопроса. Облаченная в алый шелк, столь яркий, что светился в последних закатных лучах, она недоумевала — какие, к черту, бусины?..
Ее глаза потухли. Переживания чудовищно измотали ее, и она желала спать так сильно, что моргала дольше обычного, забываясь в объятиях тьмы. Руки безжизненно спадали по бокам, как тряпичные, а кожа казалась еще бледнее на контрасте с черными волосами, что успели отрасти до самой талии.
Что я здесь делаю?..
Я не хочу быть здесь. Это платье, эти цветы, эти разговоры о венчании и клятвах — это все… Это не по-настоящему. Пожалуйста, пусть это будет не по-настоящему. Алонзо…
Девушка в отражении боязливо сглотнула, и глаза ее наполнились ужасом.
— Мадонна?
— А? Да?
— Говорю, как бусины пустить? По краю можно, по талии, можно и по плечам…
— Как… Как хотите.
— Что значит, как хочу? Вы — невеста, вам решать!
— Тогда… Тогда по вырезу. Кажется, так будет хорошо.
— Хорошо, очень хорошо будет. Ключицы какие красивые, конечно, подчеркнуть надобно, та-а-ак…
— Мадонна Висконти?
Вздрогнула, не ожидая услышать голос слуги. Только затем обернулась к мужчине, что застыл в дверях в поклоне.
— Прошу простить за то, что тревожу, но к вам гость.
— Гость? В столь поздний час?
— Верно, просит встречи. Говорит, по важному вопросу.
Я нахмурилась, глянув на распахнутое окно. Сквозь него вместе с закатом в комнату лилась вечерняя свежесть, предвосхищающая ночную прохладу. Дом давно размеренно дышал грядущим отдыхом, отбросив суету долгого дня, и даже уставшая Контессина поднялась в покои, не дождавшись окончания примерки. Я бы и сама желала последовать ее примеру, да кто же знал, что обсуждение подвенечного платья затянется столь на долго?..
И кто посмел явиться так поздно, да еще и во время отсутствия будущего хозяина?..
— Хорошо. Накажи подать вина гостю и размести в гостиной, я сменю платье и приду.
— Как прикажете, мадонна, но мессир просил… Сказал, это срочно.
Срочно?..
— Да что же это за гость такой?
— Мессир Фелуччи, мадонна. Фабио Фелуччи.
***
Фигура мужчины чернела на фоне алого заката. Зловещим кроваво-красным подсвечивались края его силуэта, который так неестественно смотрелся здесь. Не должен был быть здесь. Он принадлежал Флоренции — отпечатался в памяти на ее людных улицах и площадях, у белокаменных стен и набережных, у позолоченных алтарей и деревянных распятий.
Резким движением, запрокинув голову, силуэт осушил бокал вина. Вспыхнули в красных лучах черные кудри. Напряглись его плечи. Рука скользнула по лбу, утирая его, с губ сорвался сбивчивый шепот:
— Aiutami Dio. Per favore aiuto…
— В чем вы просите помощи у Господа? — Тихонько спросила я, не желая напугать его.
Фабио обернулся. Вместе с зеленым мороком его глаз меня бросило и в иной — в запах. Чужой. Резкий, приторный аромат сандалового дерева не только никак не шел ему, но и был удушливо сильным — въедался мне в легкие, наливал голову свинцовой тяжестью.
Господи, прости, зачем же так надушился?.. — Запах затягивал вокруг чела железный обруч, и я поморщилась от приступа головной боли.