— Убедиться? В чем?..
Прикрытая дверь гостиной опасливо скрипнула, тревожа уединение. Мы с диаконом обернулись вместе, и вместе увидели, как во тьме сгущающейся ночи вспыхивают два разноцветных огонька глаз.
Кошка скользнула внутрь, сливаясь с окружающей темнотой. Замерла, вглядываясь в Фабио.
— Ох, Signore perdonami, проклятая кошка… — Сжал челюсти диакон, усмиряя испуг. — Вы привезли ее сюда.
— Разумеется, это ведь моя Кошка. — Хоть она и предпочла бы остаться с Алонзо.
— Верно, ваша. Проклятая Кошка у столь богобоязненной мадонны. Не шутка ли?
— Фабио?.. К чему вы клоните?
— Лишь к тому, что у вас доброе сердце. Приютили дьявольское отродье. Приютили и молодого художника, в распоряжение которого решили отдать и руку и сердце, и все богатства тосканского вина.
Голос его мутнел где-то вдалеке, будто диакон топил меня под толщей сандаловых вод. Я мотнула головой, отгоняя сонливый морок.
— Что?.. Что вы такое говорите?
— Он не достоин вас. — Распахнула глаза, сражаясь со сгущающейся чернотой. — Он не сделает вас счастливой. Он молод, горяч и глуп.
— Что?.. Вы… Вы не понимаете, что несете. — Поднялась, чтобы немедленно покинуть его, в несколько шагов пересекла гостиную, но затем обнаружила себя все там же — сидящей подле него на софе.
Я не сделала ни шага? Тяжелая… Почему голова такая тяжелая?.. Я все еще здесь?..
Приказала ногам подняться, но вены залились свинцом. Гипнотический взгляд более не утягивал в свои глубины — острыми осколками отчаянья он резал мне лицо, вопя об опасности.
— Что вы… Что со мной?
— Я знаю, Клариче. Я все знаю.
Внезапно — так внезапно! — приблизился он ко мне, сжал мои руки в пальцах, припал к ним холодными губами. Я не успела вздохнуть даже, не то, что отпрянуть — вжалась в подлокотник софы спиной, окаменев от охватившего ужаса.
— Знаю, что вы его не любите. Знаю, что и он влюблен в другую.
— Что за… Глупости? — Язык стал большим и неповоротливым.
— Вы не должны выходить за него. Вы можете быть вместе с тем, кого желаете — со мной. Вы… Мы можем быть вместе. Вам не нужен Эмилио, Клариче. — Поднял глаза на меня, как на Божество.
Только они и остались. Два светящихся змеиных глаза, окруженные беспросветной тьмой.
— Выходите за меня, Клариче.
— Н-нет… — Прохрипела из последних сил.
— Нет?.. — Ледяные пальцы легли мне на щеку, огладив ее в невесомой ласке. Подняли подбородок. — Как славно, что у вас будет время передумать. И как славно, что мне хватило ума догадаться, что вы не хмелеете от вина. Хватило бы на такое ума вашему художнику?.. — Это… это сон… — Принцесса Тосканы… Вы заслуживаете лучшего. Того, кто понимает вас, кто похож на вас… Кла-ри-че…
Мир сузился до двух светящихся зеленых точек. Они вспыхнули лихорадочным огнем, и вся гостиная загорелась изумрудным пламенем.
И я загорелась вместе с ней.
25
Глава 25.
Соль.
Страх.
Темнота.
Скрип и треск сгнивших досок, отчаянье в криках чаек. Они драли горло где-то там, наверху — над топотом ног, и еще над чем-то, что шумно вокруг гудело.
Гудело. Шипело. Обволакивало волной, обдавало ослабшее тело громким ревом, а затем вновь отступало, оставляя лишь чаек и топот ног. Я знала, что это. Знала за миг до того, как раскрыть глаза в немом ужасе.
Появился свет, и появилась вонь. Выросли две фигуры, качающиеся в такт пламени свечей. Появилась я, лежащая — черт возьми, где? — появилась налитая свинцом голова, которая, впрочем, больше мне не нужна была.
Только страх, бросающий в жар. Острый и жгучий, такой, что спасает жизни, он лишь раз приказал — «беги». И я побежала. Вернее, попыталась — деревянный пол подо мной вдруг ожил, качнулся вбок, желая с потолком поменяться местами, сбросил с себя назад.
— О, мадонна твоя, кажись, очнулась. — Проскрипел чей-то низкий голос.
— Ах, grazie a Dio, Клариче! Я так беспокоился о тебе.
Зажала виски руками, сбрасывая наваждение, приходя в себя. Сандаловый запах острее ударил в нос. Я дернулась от него — и без того тяжелый затылок стукнулся о деревянную стену.
— Тише, аккуратнее, Клариче. — Шептал Фабио мне в лицо. Ворох тканей, простыней и подушек зашевелился вокруг, пока я потирала голову. — Так будет лучше. Так о стену не ударишься. Как ты себя чувствуешь?
Медленно приоткрыла глаза, приказала себе сглотнуть тошноту и страх.
Божественный лик был обезображен. Шрам зиял через всю его скулу, алел на жемчужной коже так неестественно и контрастно, что оба змеиных глаза рядом с ним потускнели. Не светились более. Глядели мягко, с почти человеческим беспокойством. Сам диакон сидел предо мной на коленях, а я, кажется, на каком-то ложе — совсем маленьком и чужом.