Думай. Думай. Думай! Голова далеко, не достать и шеи, и руки… А ноги? Лучше бы учила меня драться, Контессина, да кто ж знал, что пригодится?! Ноги… Колено!
Судорожный вдох, и все напряжение тела взорвалось одним резким ударом — что есть силы вонзила колено ему в пах. Змеиные глаза вспыхнули искрами, скривился ангельский лик в гримасе невыносимой боли, а мне ее видеть стало упоительно-сладко. Со стиснутым стоном он рухнул на меня, выдавив воздух из легких, но отпустил руки, и я тут же вцепилась в черные кудри.
— С-с-с-с! — Прошипел, вскидывая голову, но я тянула сильнее, сильнее, еще, и еще, и еще, до онемения пальцев, до зубовного скрежета, пока сама не услышала отвратительный треск, и клок волос не остался в моей руке.
— Сука! Какая же ты… — Попытался найти опору, но я не дала — страх разливался по венам, толкнув из-под него тело, вырвалась, выскочила, бросилась к двери, спотыкаясь и падая на раскачивающимся полу, путаясь в алом шелке.
— Открывайся! Открывайся, черт бы тебя побрал! — Дергала ручку, что есть сил, но та не поддавалась. — Эй! Выпустите! Выпустите меня отсюда! — Колотила в дверь до острой боли в ладонях.
Шаг назад, проклятые волосы, — отбросила их спутанный ворох. Плечо… О, Боже… Нет, не бояться!
Зажмурившись, со всех сил ударила в дверь плечом, из глаз брызнули слезы.
— Нет, нет, нет… Откройте! — Сжимая ноющее плечо, отошла еще раз. И еще, еще, пока цепкие пальцы не схватились за талию, отбросив меня назад.
Страшен! Как он теперь был страшен! Окровавлен, взбешен и безумен — глаза светились ненавистью, граничащей с жаждой смерти.
— И вправду из ума выжила?!
— Замолчи! — Толкнула его в грудь, едва устояв на месте. — Выпусти сейчас же и останешься жив!
— Я и так останусь, и ты тоже, как бы не старалась вызвать мой гнев! Что, правда глаза колит?!
— Ты не знаешь! Ничего не знаешь! Мерзавец!
Занесла было руку, но он сумел перехватить ее — заломал мне за спину, пригвоздив к своей груди, и я едва не рухнула от взрыва боли в плече.
— Он был мне братом — единственным близким человеком на всем белом свете, и он умер! Умер, черт бы тебя побрал! Как ты смеешь говорить такое?! Я не спала с ним, но любила больше, чем саму себя! Как тебе не знать?! У тебя и самого брат, и ты сам его едва не лишился на том проклятом балу! Тебе ли не знать, что такое братская любовь — самая сильная из всех возможных?! Тебе ли не знать?!..
…
Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.
Сердце гулко шумело внутри, отходя от бешеной скачки. Снаружи взрывался гром.
«…Как славно, что детство прощает все обиды… Верно. Пусть все обиды остаются там.»
«…Любимый Жакомо станет наследником. Любимый Жакомо получит богатство, титул и власть, потому что Жакомо был первым. А я…»
Медленное осознание захолодило затылок. Поползло к макушке, лбу, заморозило шею. Горло. Горло, в котором застрял испуганный всхлип.
— Не знаешь.
— Не знаю. — Прошептал он мне в макушку.
Нет… Нет…
Секунду назад нападала на него, теперь же обмякла, едва держась на ногах. Ужас сковывал тело железными путами, вспыхивали в голове голоса и лица:
«С чего ты взяла, что его Алато отравил?»
«Зачем пирату свои дела на суше решать?»
«С чего бы ему травить Фелуччи?..»
— Это т-ты сказал. — Стучали от страха зубы. — Ты сказал, что Алато его отравить хотел. Из-за Милана. А я… А я поверила т-тебе. Я верила тебе, Фабио.
Закрыла глаза, из которых полноводными ручьями лились слезы. Губы сжались, сдерживая истошный крик, что разрывал мне грудь, но не справились — и я закричала.
Закричала, изливая из себя весь страх и ужас, всю боль и немощь, и в крике этом тонул шторм и качка, исчезал корабль, каюта, запахи, подвенечное платье.
Все сжалось в единый надрывной крик, вопящий о моем горе.
Я горевала. О том, как жестоко обошлась с нами судьба — я бы все отдала, чтобы вернуть брата к жизни, а Фабио хотел его жизнь забрать. Сам. Своими руками.
Я перестала бороться. Пыталась на ногах устоять, на большее не хватало. Возможно, поэтому он более не держал меня так крепко, и боль от его пальцев, вонзающихся в кожу сквозь шелк, притупилась.
Его грудь дрожала. Я чувствовала это спиной.
— Я не его отравить хотел. — Прошептал. — Это была ошибка, вино не ему предназначалось.
Бьянке. — Не было сил отвечать. — Лукреция оказалась права и здесь.
— Я бы никогда не смог брата убить, хоть и незнакома мне эта твоя любовь. Это ошибка, слышишь меня? Я ошибся, неправильно все рассчитал, хотел его наследника лишить, и на тебе жениться, чтобы, пока он горюет, в синьории его место занять. На помощь прийти. Все получилось бы так складно, ибо моя любовь к тебе, желание помочь брату в трудный час и протекция дяди смогли бы оправдать меня в глазах города. А о короле пиратов люди сами подумали, мне лишь осталось эту сказку и дальше подтверждать, но я ни слова лжи о нем не сказал тебе, я…