— Разумеется, нет. Чего только городские сплетники не выдумывают, половина их сказок — вранье.
— Расскажешь?..
Глубокий вздох поднял его грудь, вновь запуская сердце. Он прислонил к себе мою голову, мягко ее поглаживая, пропуская сквозь волосы пальцы.
— Расскажу. Но ты попытаешься поспать, а как приедем — сразу покажешься лекарю. Послал гонца из аббатства, Эмилио должен быть оповещен.
— Эмилио…
— Т-ш-ш, все будет хорошо. Я поговорю с ним.
— Я тоже хочу…
— Обязательно. Но сначала поправишься.
— Я здорова. — Предательски дрогнул голос, когда болью пронзило горло.
— И дня не прошло, как женой стала, а уже мужу врешь? — Усмехнулся он, за что получил шлепок по груди. — Не храбрись, родная. Все расскажу. С чего бы начать только…
— С кляксы в твоей родовой книге. — Шепнула я в бархат колета, закрыв глаза. — Она ведь там неспроста? Прямо на имени твоей матери? Она была ведьмой?
— Святая дева Мария, нет, конечно! Просто с… Непорядочной женщиной. Красивой такой, что до греха доводила, но не самой честной. Испанка. Пленила отца, да так, что тот во Флоренцию забрал, женился. Прельщало ее золото, вседозволенность республики, она страстно желала укрепиться, родив наследника, но Господь все никак не даровал им детей, как бы ни старались.
— Хм… Значит, про иные отвары от все же от куртизанок знаешь…
— Что? — Мягкость его голоса намекнула мне на улыбку.
— Ничего… Продолжай.
— Погоди, Клариче, ты о моем прошлом переживаешь?
— Алонзо, да нет же, зачем мне переживать? Ты теперь — женатый человек, похождения свои оставишь позади. А если нет… — Я сладко зевнула, удобнее устраиваясь у него на груди. — … То у меня есть доступ к твоему вину и дружба с аптекарем. А твое обоняние так убито пьянством и табаком, что ты ни один яд в жизни не учуешь…
Его глухой смех завибрировал под моей щекой, и я расплылась в улыбке.
— И какая еще мадонна могла достаться пирату, если не храбрая бестия?..
— Только она и могла. Так и что было затем?
— Затем… Да, затем я все же появился на свет, долгожданный наследник, да не тот, кого так ждало семейство Альтьери.
— Поэтому тебя не назвали в честь дедушки?
— Именно. Он, по словам отца, и смотреть-то на меня боялся, не то, что именем своим нарекать. Но я его и не помню почти, так что, полагаю, не велика потеря. И… — Я сжала бархат в пальцах — единственное слабое утешение, которое я была способна оказать. — И меня назвали, как назвали, крестили ночью, чтобы никто не видел, и из дома особо не выпускали. И без этого разговоры о колдовстве вокруг семьи ползли, чтоб лишний раз подобным изъяном глупые догадки подтверждать.
— А отец? Почему он ничего не сделал?
— Почему же, сделал. Старик хорошим был, возился со мной, сражаться учил, стрелять. Сам и в сражениях бывал, и в море ходил, но даже суеверия не позволили ему от сына отвернуться. Уж не знаю, почему…
— Что значит, почему? — Я тут же поднялась, разлепляя глаза. — Ты ведь его сын, Алонзо. Конечно, он любил тебя.
— Матери это не мешало. — Пожал плечами он, после чего мягко вернул мою голову себе на грудь. — Как бы то ни было, жалел он меня, и в один день принес домой повязку. Сказал выбрать глаз, с каким меня город знать будет. Советовал черный, потому как голубой — яркий слишком, заметный. Но мне после стольких лет взаперти, знаешь ли, заметным быть хотелось, казалось, что большой мир вокруг прекрасен, полон любви и приключений, которые только и ждут моего появления.
— И ты оказался прав?
— Отчасти. Я был достаточно взрослым и сообразительным, чтобы понимать, что о проклятье говорить нельзя. Так что мы с отцом выдумали легенду о моем врожденном увечье, и я стал полноправным членом общества. Да, поначалу было странно и трудно, но…
— Но затем ты стал Алонзо Альтьери. — Усмехнулась я, вновь закрывая глаза. — Таким, каким я тебя узнала. Веселым и шумным… И… И ты ведь весь город знаешь. Такой открытый, радушный… Ты говорил, что это из-за моря. Нужно ценить жизнь и вкушать ее радости, ведь она может оборваться в любой миг.
— И я не соврал. Но еще потому, что когда-то был радости общения лишен. Полностью лишен. И из-за этого толкал тебя за стены палаццо — чтобы ты добровольно не отказывалась от того, чего я был лишен вынужденно.
— Из-за изъяна, который и не изъян вовсе…
— Так думаешь только ты. А вот у семьи был веский повод переживать — сначала невеста из Испании, без роду и племени, затем ребенок проклятый… В общем, мне ясно давали понять, что со мной что-то не так, мать и вовсе смотреть на меня не желала, сокрушалась все время, что мое рождение — это ошибка. Так не должно было случиться, она не хотела, и вот, что вышло.