— Почему? — Шмыгнула я.
— Хоть я думаю, что справилась ты ужасно, и надо было раньше обо всем догадаться, но… Ты справилась. Сделала и то, что должно — ради семьи, и то, чего так желала — ради себя. Вернула хозяина винодельне и вышла замуж по любви. Кому еще доступна такая роскошь?.. — Вышедшее из-за ветвей солнце очертило золотой нимб вокруг его головы. — И ты обрела подругу. И брата. И Кошку, Господи, прости!
Я легко усмехнулась его словам, успокаиваясь.
— Ты молодец, Клариче. Дедушка гордился бы тобой.
— Вот еще, он бы сам меня утопил, если б узнал. Да и знакомства с папой или дожем я так и не свела, и затея с кардиналом обернулась прахом…
— Не все сразу, ослик, у тебя будет полно времени. А об Алато мы бы ему не рассказали, верно? Да и у тебя еще остался человек, чьего гнева я бы опасался.
— Контессина?
— Контессина. Вот шуму-то будет… Ох и не завидую я тебе!
— Она поймет! Должна понять, я… Я люблю его.
Склонив голову, Антонио загадочно улыбнулся. С минуту взгляд его блуждал по моему лицу, после чего он поднялся, отряхивая ладони о брюки.
— Эй, ты куда?
— Как, куда? Ты думаешь, завтрак сам себя съест, а вино само себя выпьет?
— Я с тобой! — Стремительно поднялась я.
— Нет, тебе тоже пора, Клариче. Ты уже совсем здорова.
— Здорова?..
— Да. Они так переживали о тебе… Особенно та, темненькая.
— Что?..
— Не называй первенца моим именем. — Сказал он совсем тихо, подходя ближе.
— Что? Почему?..
— Господь благословит тебя, Клариче. И я… Я тоже благословляю.
Лишь на миг он заключил меня в крепкие объятия, после чего образ его начал таять, а солнце стало вдруг таким ярким, что все вокруг потонуло в его ослепляющих лучах.
***
Два разноцветных глаза появились из темноты, загораживая потолок флорентийских покоев. Я даже вздохнуть не смогла от испуга — совсем ведь не почувствовала веса пушистых лап на груди!
— Мяу! — Прикрикнула Кошка, вкладывая в мяуканье самую крайнюю степень своего недовольства. Ее требования были ясны, как день — она приказывала немедленно подняться и идти просить для нее молока.
А я, расчувствовавшаяся, все еще опьяненная сладким сном, и не заметила строптивости — прижала комочек к груди и принялась осыпать поцелуями пушистый лобик.
— Ах, Кошка! Что ты здесь делаешь?! Была ведь на винодельне!
— Мя-я-яу! — Заворчала она, пытаясь выкарабкаться из плена моих рук.
— Нет, не пущу! Не пущу, не пущу, не пущу! — Смеялась я, продолжая целовать несчастное животное. Кашель прошел еще пару дней назад, а сейчас я могла и дышать полной грудью, и даже смеяться. — Налью тебе молока. И, хочешь, рыбки попросим? Или, даже так — я чувствую себя прекрасно, поэтому спущусь к завтраку, и тогда дам тебе сыра прямо со стола! Хочешь?
— Мя-а-а-ау! — Мольба о помощи стала громче, а потому я поспешила отпустить любимое создание, и та мигом спрыгнула с кровати.
— Все равно люблю тебя! — Кричала я черному хвостику, что спешил сбежать из покоев. — И спасибо! Я знаю, что ты пыталась рассказать мне! И предупредить! Я все поняла! Почти вовремя… — Перевела взгляд на шелковые простыни. — Почти вовремя…
Хм… Вот и призналась в любви ей. А Алонзо так и не призналась. Но ведь и он тоже… — Тряхнула головой, из-за чего черные пряди заволокли глаза. — Нет, сначала завтрак. Потом — все остальное. Как же я соскучилась!
Подгоняемая радостным предвкушением, босыми ногами я прошлепала к ванной, объятую туманом горячего пара.
***
Надо спросить. Открыть рот и спросить, это ведь… это ведь должно быть просто!
Но это не было просто, в ином случае я бы давно выспросила у служанки ответы на волнующие меня вопросы. Волнующие… В самых разных смыслах.
Две недели болезни тянулись густой патокой, а потому времени, чтобы переживать о грядущей брачной ночи, у меня было достаточно.
Это несправедливо. Так несправедливо, что у него было много женщин, и он явно знает, что делать! А я… Представляю лишь в общих чертах.
Что, если сделаю что-то не так? Или не понравлюсь ему? Будет ли больно? Я должна… Что я должна делать?
У Контессины такое спрашивать я никогда бы не рискнула, да и она все еще была на винодельне, хоть и в каждом новом письме грозилась приехать и поставить меня на ноги. Разумеется, о похищении мы ей ничего не сказали. Как утаили это от всего остального города. Наше обручение с Алонзо также оставалось тайной для всех, кроме Эмилио, и даже кормилице я рассказывать не спешила.