— А мне… Вернее, я могу что-то сделать, чтобы… Чтобы…
— Ему удовольствие доставить?
— Да. — Выдохнула я.
— Много чего…
— Что самое простое?
— Простое? Вы ж не на клавесине партии играть готовитесь, что там может быть сложного? Ничего сложного нет. Не бойтесь трогать его, гладить, целовать. Везде.
— Везде?!
— Везде. Ох, я не могу! — Она аж запрокинула голову, так пробирал ее смех. — Глаза у вас такие испуганные, будто с чудовищем ложе делить собрались!
Тут уж и меня покинул нервный смешок — Даже не представляешь, насколько ты близка к истине!
— Вот вы лучше не бойтесь, а подумайте — чего бы сами желали сделать? Нравится вам в нем что, чего коснуться хотели бы?
Я опустила глаза в пол, чувствуя, как краснеют щеки.
Хочу, чтобы он уложил меня на ложе, как на свой стол тогда, в кабинете. Хочу чувствовать жар его тела между ног, и ласкать его язык у себя во рту, зарываться пальцами в волосы, обхватить руками его плечи, а ногами — бедра. Хочу укусить подушечку его большого пальца, когда он будет проглаживать им мои губы. И его шея… Ее я тоже хочу укусить. И хочу посмотреть на…
— В общем, отбросьте свои страхи. — Я аж вздрогнула, постыдившись собственных мыслей. — И стеснение тоже — стесняться вам нечего, наоборот, радоваться надо, что бедра свои показать наконец есть кому. И если вам вдруг что неприятно будет — говорите сразу. Вот и все.
Не бояться. Гладить. Говорить, если неприятно. Запомнила.
Смешливое настроение и легкость слов служанки успокоили одни мои переживания, но зато раззадорили другие. А потому, поблагодарив ее, я убежала завтракать, пряча раскрасневшиеся щеки.
***
Эмилио задумчиво припадал к бокалу, когда глаза его вдруг округлились, и он едва не поперхнулся:
— Клариче!
Подскочил вмиг, а еще через — уже сжимал меня в руках. Крепко так, что, казалось, из легких выбьет весь воздух — и тепло так стало, что глаза закрылись веером ресниц.
— Эмилио… — Стиснула рубашку на его спине, растворяясь в запахе вина и мяты. — Прости меня, пожалуйста, прости!
— Замолчи. — Шепнул он, гладя меня по волосам. — Не смей извиняться, я запрещаю, слышишь?
— Но я ведь…
— Запрещаю.
— Дай мне минуту! Одну, обещаю!
Он отстранился, оставляя руки на моих плечах, сам же склонил голову на бок, и хитрый прищур его растопил мне сердце.
— Полминуты. Полминуты на извинения, и чтобы больше я никогда их не слышал.
— Хорошо. — Выдохнула я. — Прошу, прости меня. Я должна была о намерениях Фабио раньше догадаться, должна была послушаться Алонзо, да и об Алато могла бы прознать тоже раньше… Я не хотела, чтобы так все произошло, но ведь не это важно. Мы поженились. На корабле.
— Я знаю, ведь…
— Не прерывай! Да, Алонзо тебе все рассказал, но… Я не хотела обманывать тебя. Обещать одно, а делать другое. Соглашаться за тебя замуж идти, а затем венчаться с другим! Это нечестно, но…
— Но правильно. — Мягко улыбнулся он. — Я все знаю. Знаю, что подонок Фелуччи сделал, знаю, как ты в море прыгнула, и как женились вы — тоже знаю. И поверить не могу, что ты передо мной извиняться вздумала! Решила, что я за вас с дядей не порадуюсь?
— А ты… порадовался?
— Ну… — Он неопределенно повел плечами. — Я больше порадовался, что он не слышал моих ругательств на того, кто разбил тебе сердце. Помнишь…
— Помню-помню! Ты говорил, что он тупоголовый идиот, или слепой, или из ума выжил, и что ты будешь его ненавидеть вместе со мной. — Ухмыльнулась я, в красках вспоминая ту ночь.
— М-да… Знал бы я тогда! Но, сокрушаться о былом — терять время, так что не будем. Конечно, я порадовался. И испугался за тебя. И за него. Но больше порадовался. Я не знаю человека более честного и порядочного, чем Алонзо, как бы абсурдно это ни звучало. И я не знаю мадонны более для него подходящей — рассудительной и чуткой настолько, чтобы усмирить его буйный нрав, но в тоже время остроумной и храброй, чтобы не дать ему заскучать. Я рад за вас, Клариче. Искренне.
Эмилио…
Я хотела было вновь обнять его, но он не дал — отступил вдруг на шаг, и… Упал предо мной на колени.
— Ты что делаешь?! — Зашипела я, тут же пытаясь его поднять.
— Нет уж, не мешай, теперь ты мне дай полминуты на благодарность!
— Нет, а ну живо поднимайся!
— Я тебе дал время, и ты мне дай!
— Ну уж нет! Вставай сейчас же!
— Нет!
— Ах ты… — Боязливо поозиравшись по сторонам в поисках лишних глаз, я выругалась про себя, и опустилась рядом с братом. Светлое лицо лучилось радостью столь искренней, что, казалось, она вот-вот выльется слезами через края его карих глаз.
Порывисто взял он мои руки в свои, легонько сжал их.