Эти слова расцарапали кожу. Проникли внутрь. Перевернули все мои внутренние органы и выступили слезами на распахнувшихся глазах, заблестели влагой на открытом ротике. Я не смогла собрать себя в единое целое, чтобы сказать, до какого отчаянного безумия его люблю.
Только зажмурилась от слов его, от желания. Уже ведь вся разгорелась — заскользила по шелку ступнями, раздвигая ноги. А он припадал к груди, как голодный зверь, дорвавшийся до добычи — оттягивал затвердевший сосок зубами, после чего зализывал эту резкость, и спускался ниже.
— Какая нетерпеливая… Думал, бояться будешь, а ты… Податливая, ласковая… И что мне с тобой делать?..
— Любить! Сейчас, Алонзо… Пожалуйста…
Глухим рычанием его грудь завибрировала, прежде чем губы вновь мои накрыли.
— Люблю. Слышишь? — Он между моих ног устроился, и я выгнулась, ощутив его у самой чувствительной точки. — Я люблю тебя. Тебе принадлежу. И душой, и телом. Посмотри на меня. — Приоткрыла замутненные глаза. — Да… Вот самое красивое, что я видел в жизни.
Прижав теснее к себе за поясницу, он толкнулся внутрь. И меня ослепило вспышкой тысячи горящих солнц.
***
Волна жара прокатилась по позвоночнику снизу-вверх, пронизывая все тело жгучей болью. Я не сдержала сдавленного стона, за которым наружу вырвались пугливые вздохи. Вонзились ногти в широкую спину. Зажмурилась, но слеза все равно с ресниц капнула.
— Больно, родная? — Алонзо замер внутри меня, кончиком языка скользнул по щеке.
— М-м-м. — Жалобно выдавила, сопротивляясь жжению. За болью таилось что-то еще. Что-то тягучее и странное, но такое… волнительное.
С шумом выдохнув, позволила напряжению схлынуть с меня, расслабила мышцы. И тогда ощутила, как непривычно чувствуется низ живота — как если бы сжатой пружине, дрожащей от сопротивления, наконец позволили расправиться.
Алонзо осыпал мое лицо поцелуями, когда хватка на его плечах ослабла, и он медленно качнул бедрами, двигаясь глубже. Широко распахнув глаза, я смотрела в него, воском таяла в огне нового, неизведанного ощущения. Что-то ломалось внутри и рушилось, и на обломках крушений я рассыпалась искрами.
Он дал привыкнуть к себе, прежде чем выскользнуть и медленно погрузиться вновь. Глаза его закрылись, а челюсти сжались, когда грудь покинул сдавленный рык, который он не смог сдержать внутри.
— Все хорошо. — Прошептала, расслабляясь. — Больше не больно.
И он заполнил меня всю вновь, заставляя раскрыться ему навстречу. И еще. Я попробовала толкнуть к нему бедра, запрокинув голову, задыхаясь порочным стоном. Так мучительно-сладко, так нестерпимо приятно было сливаться с ним, что все мое смущение развеялось пеплом.
Осталось желание. Инстинктивная, дикая, невыносимая жажда в нем. Внутри. Снаружи. В месте любви наших тел и во рту, там, где должен быть его язык и его запах, на моей груди, опаленной его кусами, на бедрах, раскрасневшихся следами его пальцев.
Он вдавливал меня в простыни, тяжело дыша, припадая губами, облизывая и кусая, спина под моими руками покрылась царапинами и испариной, я не боялась более ее исследовать, позабыв о том, что такое страх.
Позабыв о том, что такое стыд.
Говорить.
Глотать.
Распахнувшимся ртом ловила горячий воздух, когда он опускался к моей шее. Вбирала его так глубоко, как могла. Тесно жалась к раскаленной коже, стараясь впустить еще дальше, дотянуться до края бездны, достать до истины и истока.
Он любил меня нежно, растягивал тягуче-медленно, пока не ощутил, как мои щиколотки ласкают его ноги, поднимаются выше, замирая на бедрах, обхватывают их. И он стал быстрее. Сильнее. Глубже. Извлекал из меня все более громкие стоны с каждым новым толчком, впечатывая в ложе, исследуя горячими руками и губами, пожирая в исступленном голоде.
Я хотела подумать, как он прекрасен в животном безумии, но эта мысль померкла в колкости мелкой дрожи, когда он, приподнявшись, иначе в меня вошел.
— Так тебе нравится. — Прохрипел, пронзая меня вновь, заставляя в сладком желании выгнуться. — О да, так.
Взмокший шелк выскользнул из-под спины, черным облаком взметнулись вверх волосы, прилипнув к влажной шее. Я оказалась сверху. Грохочущее в его груди сердце теперь было под моими руками, а блестящее на бедрах возбуждение терлось о его естество.
О…
— Сядь на меня, родная.
Закусив губу, я осторожно подчинилась, направляя его внутрь. Алонзо запрокинул голову, когда я попыталась опуститься, чувствуя, как раскалываюсь надвое — то самое ощущение стало мучительно-сильным. Но недостаточным, чтобы с обрыва в бездну сброситься. Пробуя вобрать его целиком, я обхватила бронзовую шею, и чувствительные соски оцарапались о его грудь. Скользнула ниже, еще, еще, и… И не смогла достать до конца.