— Не только, но с тех пор, как Испания взяла герцогство под контроль, король хочет распространять влияние дальше, а наша бессмертная республика, разумеется, просто так свою независимость не отдаст. Поэтому…
— Поэтому Флоренция в союзе с Венецией. — Я опустила глаза на надкушенный персик, что Алонзо сжимал в руке. — Тосканский Герцог и Венецианский дож сдерживают натиск Испании… Но в чем выгода? У республики, очевидно, деньги, но что у Венеции?.. О… Корабли...
Мужчина расплылся в довольной улыбке, откладывая персиковую косточку.
— Смышленая принцесса.
— Но ведь Испанская армада повержена, верно?
— Верно, но это не значит, что у Испании нет преимуществ на воде — наоборот. Слышали про серебряный флот?
— Нет.
— И хорошо. Сотни громадных галеонов, набитых артиллерией так же туго, как гранаты зернами. — Лицо его скривилось в отвращении, лазурный глаз недобро блеснул.
— Почему никто не… Не… — Я замешкалась, боясь показаться глупой. — Никто не боится, что они соберут еще одну армаду?
— Потому что это так называемые «торговые» галеоны. Везут серебро и табак из нового света.
«Два корабля разграбили. Миланских». — Мне вспомнился отрывок из разговора с Маркеллино Галеотти.
— Разграбленные миланские корабли… Дядя, эти испанские галеоны имеют что-то общее с грабежами миланских судов?
— О, нет. — Он отпил вина. — Это совсем другая, но не менее опасная сила. Буканьеры.
— Буканьеры?
— Пираты. — Просто сказал он, а у меня от его слов кровь застыла в жилах.
Антонио рассказывал, что читал о кровопролитных жестокостях морских разбойников. Якобы в ведении войны эти нелюди были искуснее всех населяющих сушу: их корабли под черными флагами будто всплывали с морских глубин, захватывали суда, не оставляя живых, а тела сбрасывали на корм рыбам.
Я сглотнула, борясь с липким страхом, и это не укрылось от дяди.
— Вы аж в лице переменились! Это не стоит ваших переживаний, принцесса. Флоренция не боится пиратов.
— Почему?
— Потому что с новым светом торгует лишь одна флорентийская семья, принцесса. Семья Строцци.
— Строцци! — Вспыхнула я. — Эмилио Строцци? Ваш названный сын, в доме которого мы живем?!
— Верно! А в море все его корабли сопровождает самый умелый и смелый моряк из всех живущих! — Он развел руки в стороны, и небольшой крестик блеснул в вороте его рубашки. — Ваш покорный слуга, мессир Алонзо Альтьери.
Я непонимающе хлопала глазами, собирая все кусочки картины воедино.
— Дядя, вы… Вы обеспечиваете безопасность торговых кораблей республики, борясь с… пиратами?
— Именно так, принцесса.
Сердце мое провалилось в желудок. Я отставила недопитый бокал, и с нескрываемым ужасом глядела на мужчину, что совершенно спокойно сидел передо мной, наслаждаясь ароматным фруктом.
— Как вы… Как вы можете быть так спокойны? — Прошептала я. Одна мысль о том, чтобы осмелиться выйти в море, не говоря уже о полноценном сражении, да еще и защищая груженые корабли, поднимала тошноту к горлу, а он… Он говорит об этом так спокойно?!
— А каким мне нужно быть? — Ухмыльнулся он. — Это работа. Такая же, как и все другие. Как ваша.
— Вовсе нет! — Голос надломился. — Я не рискую жизнью всякий раз спускаясь в погреба винодельни, Алонзо!
— И я безмерно рад это слышать.
— Вас могут убить пираты!
— Могут.
— Вы можете утонуть!
— Могу.
— Вы можете подхватить лихорадку или отравиться, выпасть за борт или… или… — Воздуха перестало хватать. Ужасающие картины вцепились мне в глаза, и я зажмурила их, сопротивляясь изо всех сил.
— Тише, тише, принцесса. Все в порядке. Я понимаю, вы боитесь воды, и, не буду лгать, этот страх не беспочвенный, но не забывайте, я хожу по морю дольше, чем вы по земле.
— Почему… почему это произошло? Как вы оказались на флоте, Алонзо?
Он откинулся на спинку стула, подставляя мужественный профиль рассветному небу. Ненадолго задумавшись, голубой глаз оценивающе прошелся по мне с головы до пят. Он взвешивал, сколько правды готов мне открыть. Или сколько я смогу вынести.
— Попал еще мальчишкой. Сначала… Сначала подручным плотника на флорентийских галерах, ничего больше заделывания пробоин мне не доверяли. Ремесло сложное, но интересное — именно тогда работа с деревом и полюбилась. Потом случилась кандийская война, и я назвался рыцарем ордена святого Стефана, чтобы плыть на Крит. Разумеется, ни в каком ордене я не числился, но тогда было не до проверок — были рады любому… — Он качнул головой, заставляя себя подбирать слова. — Любым рукам. И так, пятнадцатилетним мальчишкой я попал на Айа-Теодорию, прямо в руки османов. Они заняли верхний порт, и началась самая долгая ночь в моей жизни. Знаете, — Он подался вперед. — Пожалуй, первая битва никогда не смоется из памяти. Все последующие могут быть похожи друг на друга, в конце концов, война — лишь ворох из окровавленных лиц и предсмертных криков, наделять ее чем-то поэтичным или, упаси Боже, священным — удел поэтов и пустоголовых глупцов, которые и мушкета в руках не держали. Но первая битва… Первая кровь, первый животный страх, который испытываешь, когда часами гадаешь, сколько осталось ходить по земле… Он не забывается. Как и звезды, что смотрели тогда на Крит. Такие яркие, такие огромные звезды… — Глаз его стал больше, а брови поползли вверх. — Думал тогда, что если выживу, вернусь домой, попробую как-то наладить связь с… Кхм. В общем, с утра османы начали расстрел. С верхнего форта и с моря. Отступать было некуда, и тогда командир Джулиани взорвал крепость. Вместе со всеми нами.