— Потому что я должна думать о благе семьи.
— А кто подумает о твоем благе?
— Ты.
— Ох, Клариче… — Она покачала головой. — Я всегда лишь о нем и думаю! Но будет непросто заботиться о тебе отсюда.
— Не будет, если поедешь со мной.
— Я?! Во Флоренцию?! — Пухлые руки всплеснулись к небу. — В оплот разврата и безбожия?!
— Хочешь отправить меня туда одну?
— Какая же ты… И послал же Господь испытаний на старости лет несчастной Контессине! Пусть теперь проследит, чтобы твой план сработал, Клариче. Я очень на это надеюсь.
И я надеюсь. Ведь другого у меня нет.
***
Я вскочила с постели с болезненным вскриком. Простыни липли к мокрой от пота спине и спутанным волосам. Грудь содрогалась в рваном дыхании, когда я прижала к ней крест из гранатовых камней, пытаясь прийти в чувство.
Маддалена.
Снова снилась мне. Снова и снова нападала на меня, снова и снова вопила: «Замолчи! Замолкни! Чтобы ни звука я от тебя не слышала более!», снова и снова дедушка оттаскивал мое маленькое тельце, скрывая за собой от ее обезумевших черных глаз. Я видела эту сцену сотни раз, но всегда просыпалась в холодном поту, будто пережила ее заново.
Это лишь сон. Она давно в земле, а я более не маленькая девочка, неспособная за себя постоять. Лишь сон. Надо… Надобно исповедаться перед отъездом.
Сквозь резные окна в комнату скромно заглядывали первые рассветные лучи, предрекая скорое пробуждение лугов Тосканы, но воздух еще пах ночью — его прохлада наполняла легкие сладковатым запахом мирта, к которому примешивался аромат вина.
Я поднесла ладони к носу и с упоением вдохнула.
Вино.
Я всегда пахну вином. После сна ли, после дня на виноградниках и даже после душистых ванн, запах вина был на мне. Он впитался мне под кожу, в волосы, стал неотъемлемой частью. Стал мной.
Еще раз втянув в себя этот запах, я окончательно пробудилась от кошмара и начала этот день. Последний день в особняке Висконти.
Дорога до церкви выдалась спокойной. Контессина со служанками присоединились ко мне, болтая о грядущем отъезде, а я безмолвно слушала их, стараясь отгородиться от тяжелых мыслей. Хоть поводов для переживаний и было достаточно, я предпочитала запирать их где—то глубоко внутри — от них нет никакого толку. Только сбивают с действительно важных дел.
Успокаивающий запах ладана наполнил меня раньше, чем нога переступила порог скромной церквушки из белого камня.
— А, мадонна Висконти, здравствуй, дитя! — Пожилой священник встретил радушной улыбкой, и на душе сразу стало легче. Поклонившись, я поцеловала его руку.
— Здравствуйте, отец Александр. Могу я исповедаться?
— Конечно, конечно. Вот только не мало ли времени прошло с прошлого раза? Что—то случилось, Клариче? — Отец Александр знал меня с тех самых пор, когда был жив дедушка, а потому подобное обращение ничуть не смутило.
— Нет, мне лишь надобно покинуть дом на какое—то время, не хочу ехать с тяжелым сердцем.
— Покинуть дом? Но ты никогда не покидала винодельню Висконти... — Его добрые глаза насторожились. — Пойдем, дитя.
Полы черной сутаны зашуршали по мрамору, и я направилась вслед за ним в исповедальню.
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. — Прошептал он, задернув винную шторку.
— Аминь. Простите, святой отец, ибо я согрешила.
Крошечные пылинки танцевали в единственном лучике света, обогнувшем край бархатной ткани. Наблюдая за их танцем, я набрала в грудь побольше воздуха и начала исповедь, которую произносила здесь тысячи раз. Которую знала наизусть.
— Я стала причиной смерти моего брата Лоренцо, когда тот был еще ребенком. Я попросила его не прятаться в виноградниках, из—за чего он полез в озеро и утонул. Я стала причиной смерти моей нерожденной сестры, которую Маддалена не смогла доносить от постигшего ее горя. Я стала причиной ее безумия и скоропостижной кончины. — Яркая вспышка боли вдруг ударила меня в грудь. Что—то горячее и острое захотело разлиться внутри, но я со всей силы надавила на грудь ладонью, заталкивая невыносимую боль обратно. И продолжила, стиснув зубы. — Мой отец… Марко Висконти скончался двумя годами позже нее, не пережив разлуки с любимой женой. Я стала причиной четырем смертям, святой отец, и раскаиваюсь за каждую из них.
— Если исповедуем грехи наши, то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды. Твое раскаяние раз за разом продолжает окроплять эти стены, невзирая даже на то, что в глазах Господа на тебе нет вины. Дитя не желало плохого ни брату, ни родителям, а потому его грех давно отпущен, Клариче. — Он произнес это чуть более серьезно, чем обычно. — Что еще тревожит тебя, дитя?