Первого новоиспеченного полицая я повстречал на берегу Днепра, в каком-то прибрежном селе. Чтоб продолжать путь к Брянским лесам, мне требовалось во что бы то ни стало перебраться через Днепр. Сделать это было непросто: мосты и паромные переправы тщательно охранялись, гитлеровцы обыскивали чуть не каждого, требовали документы и без долгих разговоров ставили к стенке всех, кто вызывал малейшее сомнение, а иной раз и без всякого повода.
Полицай – здоровенный дядя в кепке с пуговкой, на рукаве – белая повязка с надписью «Ordnungpolizei», имел лодку и за плату перевозил через Днепр.
– А тебе зачем на ту сторону? – спросил он, окидывая меня подозрительным взглядом маленьких, как булавочные головки, глаз. – Куда идешь?
– До дому.
– А иде тот дом?
– Под Новгородом-Северским, – назвал я город, что пришел на ум. – Да ты не бойсь, дядя…
– А на що мне бояться? Заплатишь? Меньше, як за сотню я и весла мочить не стану.
– Нет у меня денег.
– Рубаху отдашь?
– Ладно.
«Ну подожди же, – подумал я, усаживаясь в плоскодонку. – Заработаешь ты у меня рубаху!»
Ловко управляя веслами, полицай погнал плоскодонку к противоположному берегу. Не доезжая, бросил грести.
– А ну сымай!..
Делая вид, будто впрямь собираюсь раздеться, я нащупал в кармане пистолет и быстрым движением выхватил его.
– Вперед, гнида!
Дрожащими руками полицай сделал несколько судорожных гребков. Под днищем зашипел песок. Лодка остановилась. Не опуская пистолета, я перешагнул через борт и боком, так, что лодка все время оставалась в поле моего зрения, выбрался на берег.
– А теперь пошел назад! – крикнул я. – Плату спрашивай со своего Гитлера!
Полицай не заставил себя ждать. Но когда кусты тальника, густой щетиной покрывавшего низкий песчаный пляж, сомкнулись за мной, на реке, один за другим, хлопнули два револьверных выстрела: предатель был вооружен. Я хотел ответить, но пожалел патрон… Самое главное – я был на левом берегу Днепра. Не буду рассказывать подробности нелегкого двухнедельного перехода, который я совершил, останавливаясь только на ночлег. Вечером тринадцатого октября я был почти у цели – в Злынковском районе Орловской (ныне Брянской) области, в котором начиналась юго-западная часть знаменитого Брянского леса, известная среди партизан под названием Злынковских лесов или Софиевских лесных дач…
В этот день я вместе со случайным попутчиком заночевал в деревне Карпиловка.
ПЕРВЫЙ ОТРЯД
Многие более поздние события я начисто забыл, этот день четырнадцатого октября свеж в памяти, как вчерашний.
Пробуждение потрясло меня. Я сидел на «полу» – так называют в этих местах дощатый настил меж стенкой и печью, свесив босые ноги и молчал, не в силах произнести ни слова от огорчения, от обиды, оттого, что не знал – что же мне делать?
Мой случайный попутчик, с которым мы вместе ночевали, сбежал ночью, а вместе с ним «сбежали» мои кирзовые сапоги. Ботинки, которые он оставил – заскорузлые и рваные, оказались малы и не лезли даже на босую ногу.
Казалось бы, подумаешь, великое дело – сапоги! Но за окном кружили крупные белые снежинки, устилая раскисшую от долгих дождей землю тонким и непрочным марлевым покрывалом – в тот год снег выпал рано. В трубе пронзительно выл холодный северный ветер, предвещая скорый приход зимы. Нет, для меня сапоги были величайшей ценностью. Я обезножел…
Несколько раз в хату заходили какие-то женщины, сочувствовали, говорили разные успокоительные слова. Одна из них подробно рассказала, что ранним утром видела вора – он пробирался огородами прочь из села и даже подумала: «Що за человек?» Но сочувствия меня не утешали. Один, среди чужих людей, на земле, по которой рыскают враги, и где повсюду подстерегает гибель… Мало ли перевидал я за четыре месяца войны безвестных солдат, чьи тела истлевали в придорожных канавах и под кустами, болтались на виселицах, нашли последний приют в наскоро вырытых могилах, которые никогда не отыщут родные? Что ждет меня? К горлу подкатывал комок. Будущее представлялось чернее ночи. «Хорошо еще, что ватник с пистолетом в кармане я положил под голову и спал, не раздеваясь, в брюках и в гимнастерке, – мысленно успокаивал сам себя. – А то бы, пожалуй, остался совсем нагишом…»
В хату вошла хозяйка Фекла Васильевна Лысуха, – так ее звали, как я узнал позже, – пожилая женщина в темном платке. В руках она держала лапти и два больших куска серого домотканого полотна.
– Вот, принесла, – мягко улыбаясь, сказала она, протягивая мне лапти. – Придется поносить нашу крестьянскую обувку.