Художник взглянул из-под стёкол пенсне на Максима и засмеялся, хотя ему было совсем невесело.
— Вот как бывает!
— Бывает! В притче много смысла, — сказал Максим, раздумывая, к какому роду счастья относит он своё собственное.
— Но случается и так: человек обеспечен, талантлив, имеет семью, а настоящее счастье его идёт где-то рядом. — Старик произнёс эти слова глухо, угрюмым тоном, и Максим понял, что всё это он сказал о самом себе.
— Случается и так. Всяко случается, — поспешил согласиться Максим.
— Пора домой. Я могу подвезти вас до города. Не хотите? — спросил старик.
— Если вас это не обременит, то я с огромным удовольствием. У меня уже ноги гудят.
— Ноги гудят? Никогда не слышал такого выражения, — складывая кисти и краски в ящичек, удивился художник.
— Что вы! Это очень ходовая фраза, и не только у охотников.
— Тогда, вероятно, запамятовал.
2
Через десять минут Максим сидел в легковой машине на заднем сиденье. Рядом с ним лежал ящичек с красками, складной мольберт и свежий, ещё не просохший этюд в грубом подрамнике из плохо оструганного соснового дерева. Художник разместился рядом с шофёром и всю дорогу молчал. Максим подумал, что старик утомился и задремал. Но когда машина покатилась по мостовой окраинных улиц города, он вдруг бодрым голосом спросил:
— А где вы живёте, молодой человек?
— Я живу где-нибудь у трамвайной остановки.
— О нет! Так не пойдёт. Услуга за услугу, — засмеялся художник, полуобернувшись к Максиму. — Вы спасли меня от нареканий домашней работницы. Она бы за такую потерю перепилила мне шею.
Вскоре машина свернула на набережную и остановилась у ворот дома профессора Великанова, который благодаря великолепному саду был известен всему городу.
— Ну вот я и приехал, — сказал художник, открывая дверцу машины.
— По-моему, это дом профессора Великанова, — взглянув в окно, сказал Максим.
— Совершенно правильно. Я и есть профессор Великанов, — проговорил художник.
— Ну, знаете, случай! Давно собирался с вами познакомиться, — смутился Максим. — А я-то вас за профессионала-художника принял!
Он вышел из машины, помог Великанову вытащить его вещи и, пожимая руку, сказал:
— Позвольте и мне назваться. Я брат вашей сотрудницы Строговой.
— Максим Матвеич? — Великанов был изумлён и смущён не меньше Максима. — Я же о вас много слышал и от сестры вашей, и от других работников… Это вы были директором политехнического института в предвоенные годы?
— Да, я. И странно, что, живя в одном городе, мы нигде не встретились раньше.
— А что тут странного? Вы были в политехническом, а я в университете… Два «хозяйства», две дороги… тысячи научных работников… К тому же перед войной сидел я в Москве по пять-шесть месяцев в году, проталкивая в Учпедгизе свой учебник.
— А потом началась война… Пять с половиной лет Высокоярск только снился мне.
— Ну вот видите! Душевно рад, что случай свёл нас.
— Взаимно рад и я. И не будь этого случая, всё равно напросился бы к вам, Захар Николаевич. Есть к вам дела, и неотложные дела.
— Прошу! В любое время дня и ночи прошу.
— Спасибо вам и до свидания.
Они попрощались. Максим вернулся в машину.
«Как это хорошо, что встретился я с ним не в кабинете, а в лесу. Всё получилось просто, человечно, без официальных сложностей… Хорошо, очень хорошо!» — думал Максим.
Глава четвёртая
1
Анастасия Фёдоровна была человеком беспокойным, неугомонным, умеющим даже в самое маленькое, порою пустяковое дело вносить азарт и страсть. Где бы она ни оказывалась — дома ли, на службе ли, в командировке ли, — всюду её кипучая энергия находила применение. Она не любила никакого бездействия, презирала тугодумов, ипохондриков, нытиков и любила людей, скорых на руку и на слово. Временами она была резковатой, но всегда справедливой.
Работая в Новоюксинском районе заведующей райздравом, она добилась образцового порядка и чистоты в общественных помещениях. Рассказывали, что однажды, появившись на заседании исполкома райсовета в прокуренном, замусоренном зале районного Дома советов, она отказалась докладывать о санитарном состоянии района, публично пристыдила председателя райисполкома за такое позорное содержание зала. Заседание было прервано и началось только после тщательной уборки.
Председатели сельских Советов, правлений колхозов, заведующие почтовыми отделениями, директора магазинов, различных контор, больниц, школ знали, что если Анастасия Фёдоровна обнаружит грязь и беспорядок в помещениях, она с такой яростной силой начнёт отчитывать, что не приведи господь. А она была вездесущей, и уж если за что бралась, то бралась цепко, рьяно и надолго.
Был, говорят, в том же Новоюксинском районе с ней и такой случай: зашла она однажды в крестьянский дом. Это было у неё правилом — заходить в дома, знакомиться с женщинами, разговаривать с ними о жизни, узнавать нужды, давать советы. И вот заходит и видит непролазную грязь, беспорядок, сущий ералаш. На кровати лежит хозяйка. Анастасия Фёдоровна к ней:
— Вы что, больны?
Слово за слово — разговорились. Женщина оказалась здоровой, малодетной, но уже изрядно обленившейся.
— Не стыдно, что в такой грязи живёте? — спросила её прямо Анастасия Фёдоровна.
Женщина смутилась, стала ссылаться на занятость колхозной работой. Анастасия Фёдоровна не отступает. Та возьми да и скажи: «Вам, мол, интеллигентным, хорошо попрёкать. Сами ничего не умеете, за вас всё домработницы делают». Анастасия Фёдоровна говорит ей:
— Где у вас ведро и тряпка?
Та вначале на попятную, да не тут-то было! Не на таковскую нарвалась. Анастасия Фёдоровна сбросила с себя пальто, туфли, чулки — и за работу. Не прошло и двадцати минут, а изба словно помолодела. У хозяйки один выход: помогать врачу.