Великанов перечитал телеграмму, подписал и решил немедленно отправить её.
— Луша! Лукерья Трофимовна! — позвал он домработницу, намереваясь сейчас же послать её на телеграф.
И когда никто не отозвался, он вспомнил о времени. На больших круглых часах, висевших над столом, было уже половина третьего.
Великанов заспешил в соседнюю комнату, где стояла его кровать. Он лёг и сейчас же уснул крепким, лёгким сном, словно в его жизни ничего, ровным счётом ничего не произошло.
Глава двенадцатая
1
Когда экспедиция института ещё только формировалась, Максим понимал, что ей будет очень трудно. Он был убеждён, что, как только её работники столкнутся с Улуюльем, программа изучения края, тщательно разработанная учёными, полетит вверх тормашками. Сейчас, всего лишь через два месяца после выезда экспедиции, это стало фактом.
В его руках было три документа, говоривших об одном и том же: мерка, с которой институт подошёл к Улуюлью, оказалась тесной. Об этом писала в своём докладе на имя руководителей института Марина. Этому же было посвящено постановление Притаёжного райкома партии. Наконец, об этом, в сущности, писала ему и Анастасия Фёдоровна в личном письме.
Читая и перечитывая копию доклада Марины, постановление Притаёжного райкома, письмо жены, Максим думал о людях, которые были близки и дороги ему. И думал он о них с радостным удивлением. Поставленные жизнью в новые и трудные обстоятельства, они вдруг выявляли такие качества характера, о которых он раньше и не подозревал.
Он любил Марину трогательной любовью брата, но ему всегда казалось, что добрая, умная Марина чересчур эмоциональна и потому не способна трезво оценивать людей и события, не способна устоять перед жестокими выводами, которые — увы! — часто, чаще, чем хочется, проистекают из хода жизни.
Сейчас Максим видел, что Марина, когда это нужно, может быть иной. В своём докладе она не щадила ни собственного самолюбия, ни самолюбия директора института Водомерова и профессора Великанова. Она утверждала, что биологическое, точнее — ботаническое, направление экспедиции не может быть оправдано большими государственными соображениями. Каковы бы ни были результаты этих исследований, они не могут повлиять на решение коренных проблем использования природных богатств Улуюлья. Она настаивала, чтобы теперь же придать экспедиции геологическое направление, перестроить её структуру. После новых данных Краюхина есть к этому полное основание. Что касается места его самого в экспедиции, то ей казалось более правильным именно Краюхина назначить начальником экспедиции, а ей остаться заместителем, отвечающим за биологические и ботанические исследования. Она убеждала руководителей института, что это перемещение нисколько («ни капельки!» — восклицала она) не обидит её, а, наоборот, обрадует, так как будет оправдано всячески: человечески и практически.
«Вот тебе и «сладостная Мариша»! («Сладостной Маришей» когда-то, давным-давно, называл её отец.) Она прямая, мужественная женщина», — думал Максим.
Порадовала его и новая позиция Притаёжного райкома. Райком в сильных выражениях осуждал своё прежнее поведение в деле Краюхина. «Ни первый секретарь тов. Строгов А.М., ни бюро райкома не поняли всей серьёзности намерений члена партии Краюхина А.К. Комиссия райкома, её председатель тов. Пуговкин отнеслись к делу Краюхина предвзято и подтолкнули своими выводами бюро райкома на ошибочное решение. Бюро райкома отменяет своё решение об исключении тов. Краюхина А.К. из рядов партии как грубо неправильное и заявляет, что люди, подобные тов. Краюхину, достойны не осуждения, а всяческой поддержки со стороны районной партийной организации».
В таких же энергичных выражениях Притаёжный райком высказывался о помощи Улуюльской экспедиции.
Но о положении экспедиции, о её нуждах проще и прямее всех написала мужу Анастасия Фёдоровна, с обычной для неё искренней непосредственностью:
«Максим! Шлю тебе, родной, тысячи поцелуев. Как ты там живёшь один? Почаще бывай с ребятишками, чтоб не росла безотцовщиной. Не забывай меня, одинокую, горемычную.
Работаю на Синем озере. Обнаружила ещё три источника. Анализы воды и грязи произвожу языком, на вкус.
Был как-то Михаил Семёныч Лисицын, обещал приручить сороку, которая будет летать в Высокоярск с пробами в лабораторию.
Мариша мечется с места на место на попутных подводах и рыбацких лодках. Сам посуди: штаб в Мареевке, одна группа на Синем озере, вторая на Тунгусском холме, третья в Заболотной тайге. Попробуй поруководи! Ваш этот знаменитый институт — шарашкина контора, столкнули человека в омут с цепями на ногах, а для спасения соломинку бросают в виде циркулярных распоряжений. Ты бы им хоть мозги немножко прочистил. Особенно этому балбесу Водомерову.
Я здорова и даже весела, но так мне без тебя тошно, что, если б не Мариша, да не певунья мареевская Уля, да не клятва перед собой открыть курорт для улуюльских лесорубов и охотников, явилась бы пред твои ясные очи…»
Максим перечитал письмо жены; тихая ласковая улыбки тронула его губы. Бывает в жизни так: живёт человек на твоих глазах год-два, что-то делает, что-то говорит, а попробуй по его поступкам и словам составить о нём представление — и ничего не получится. Будто бы он такой и в то же время не такой. Одним словом, ни то ни сё. И вот Анастасия Фёдоровна, жена его Настенька… В этой краткой записке вся она, со своей манерой вечно спешить, рассуждать резко, с грубоватым юморком, со своим беспокойным сердцем, которое способно легко приобретать привязанности, но совершенно не способно терять их. Даже незнакомый человек, никогда не видевший её в глаза, мог бы много верного сказать о ней, прочитав эти строчки. Ах, чёрт возьми, как неуютно и тоскливо без жены, которую любишь больше, глубже, многообразнее, чем любил когда-то в юности, и которую сам, по собственному настоянию отправил в тайгу, к чёрту на кулички!..
Максим провёл несколько дней в раздумьях. С тех пор как в один из весенних вечеров он неожиданно попал на заседание бюро Притаёжного райкома, обсуждавшего проступки Алексея Краюхина, он понял, что Улуюлье входит в его жизнь прочно и надолго.