На воротах был развёрнут целый сюжет: две собаки стремительно гонятся за медведем. Медведь уже катится кубарем, но и собакам нелегко: из пастей высунулись длинные языки.
— Этот дом принадлежал скупщику пушнины Тихомирову, — сказал Артём.
Но не о Тихомирове думал сейчас Максим. Он живо представил себе мастера этих узоров, в руках которого были всего лишь долото, пилка да топор. Это был самобытный талант, из числа тех, которые на удивление всей Европе умели подковать блоху. Наверняка мастер не имел не только своего дома, но и простой избы, кочевал из деревни в деревню, прозывался в народе «Завей горе верёвочкой» и мечтал всю жизнь возвести город на загляденье всему миру. Он умер, этот мастер, бобылём, его хоронили «обчеством», и только рослые гладкоствольные берёзы на тихом сельском кладбище оплакивали его одинокую могилу.
— Сельсовет? — спросил Максим.
— А вот видишь? — Артём показал на вывеску, исполненную золотом на чёрном в палец толщиной стекле: «Мареевский сельский Совет депутатов трудящихся».
Артём открыл калитку, и они вошли во двор. Половина двора была покрыта навесом из жести: крыша кое-где уже проржавела и зияла дырами. Когда-то у купчика Тихомирова под этим навесом зимовали телеги, летовали сани, хранились плуги, сенокосилки, стояли большие весы, на которых взвешивались мешки закупленного кедрового ореха. Теперь земля поросла ромашкой и лебедой. На том месте, где были весы, стоял длинный стол, а за ним тянулись три ряда крепких лиственничных скамеек. С весны и до холодов все собрания, созываемые сельским Советом, происходили здесь, на открытом воздухе, и мареевцы в шутку называли это место «летним залом заседаний».
Когда Артём и Максим вошли во двор, они увидели под навесом людей. По их непринуждённым позам сразу можно было понять: они не заседают, а просто беседуют. Однако, окинув взглядом сидящих, Максим уловил, что говорят о чём-то серьёзном, значительном и, по-видимому, не сошлись во мнениях.
— Здравствуйте, товарищи! — весело сказал Артём, увидев знакомых. — Мы вам не помешаем?
Послышался говорок: «Здравствуйте!», «Проходите!», «У нас секретов нет». В ту же минуту с крайней скамейки поднялся круглолицый бородатый человек и пошёл навстречу Артёму, обнажив в улыбке крепкие, жёлтые от табачного дыма зубы.
— А, Мирон Степаныч! Привет, дорогой! — воскликнул Артём, протягивая руку. — Ну, знакомьтесь, — Артём повернулся к брату. — Это товарищ Дегов, наше районное светило, а это представитель обкома партии.
Максим пожал руку Дегову, но его внимание привлёк человек, сидевший на дальней скамейке с краю. Он был в броднях, серых просторных штанах и в такой же серой рубахе без пояса. На голове у него была шапка-ушанка. Он маленькими зоркими глазами осматривал Артёма. Когда Артём назвал Дегова «наше районное светило»; человек вытянул шею и с усмешкой заметил:
— Ох, любит наше светило перед начальством хвостом покрутить!..
— Да будет тебе, дядя Миша! От зависти к его ордену несуразное говоришь, — вразумительно сказал кто-то.
— От зависти… — ворчливо ответил Лисицын и пристально посмотрел на Максима, как бы спрашивая его: «Ну, а ты что за птица?»
— О чём же у вас суды-пересуды были? — спросил Артём, обращаясь ко всем сразу.
— О земле, Артём Матвеич. С дружком моим мы схлестнулись, — кивнув большой лохматой головой в сторону Лисицына, проговорил Дегов.
— Бирюк тебе дружок, — резко сдвинув шапку набок, бросил Лисицын.
— Да ты не сердись, Михайла, — с видом победителя произнёс Дегов.
— А ты не думай, что на небе одна звезда — ты, Мирон Дегов.
Льновод с ответом не нашёлся и только всплеснул руками. Все засмеялись, и в этом смехе Максиму почудилось, что симпатии собравшихся здесь людей на стороне Лисицына.
— Тут речь шла о землях. Мирон Степаныч ищет новые площади под лён, — видя недоумение Артёма, пояснил председатель сельсовета.
— Правильно делает, — сказал Артём, присаживаясь к столу.
— Спор идёт, где лучше землю взять, — продолжал председатель. — Дегов предлагает раскорчевать участок возле Синего озера, а Лисицын возражает.
— Не возражаю, а протестую! — вскочив, крикнул Лисицын.
— Ты подожди, дядя Миша, не горячись, — посоветовал кто-то.
Максим прошёл и присел на краешек скамейки.
— Дегов хотел, Артём Матвеич, за Орлиным озером осесть, да вода там глубоко, если колодец бить. Теперь он просит дать землю в районе Синего озера, — снова заговорил председатель сельсовета.
— Неужели у вас ближе земли пет? — спросил Артём.
— Земля есть, да не подходит: то заболоченная, то нераскорчёванная. А у Синего озера по долине хоть сейчас паши, — сказал Дегов.
— Ну, а Лисицын почему против? Ты что, товарищ Лисицын, в этой долине гусей думаешь разводить? — взглянув на охотника, с усмешкой спросил Артём.
Но усмешка секретаря райкома не осталась незамеченной, и кто-то сказал:
— А гуси, товарищ Строгов, тут ни при чём.
— Я не хотел обидеть Лисицына, к слову пришлось, — слегка смутился Артём.
Лисицын вышел к столу. Все напряжённо смотрели на него, опасаясь, что охотник может выкинуть какое-нибудь коленце. Но он уже «перекипел» и был совершенно спокоен.
— Про гусей вы правду сказали, — заговорил Лисицын. — Там можно разводить не одних гусей. В Синеозёрской тайге все звери и птицы паруются. Я давно своим начальникам говорю: «Наложите запрет на это место. Пусть спокойно плодится тут вся наша таёжная живность». Да только выходит: кричала баба на лугу, да луг-то пустой был…
— Я ж тебе говорил, Михайла Семёныч, — с раздражением в голосе сказал председатель, — не можем мы этого вопроса сами решить! Не в нашей это власти! Синеозёрская тайга только до озёр наша, от озёр и дальше хозяин ей — государство.
— Ну, а государство — оно чужое или рабочих и крестьян? — щурясь, с ехидцей в голосе спросил Лисицын.
— Знаешь что, Михайла Семёныч, — заволновался председатель сельсовета, — ты мне экзамена по политграмоте не устраивай. Я ещё в сорок втором году в боях на Волге политшколу прошёл.
— Ты, Тихон Савельич, меня не кори. Я за Советскую власть воевал, когда тебя ещё мать кашей кормила.
— Не о том вы, мужики, речь завели, — тоном осуждения сказал кто-то.