Я пытался убеждать его, что теперь, мол, другая жизнь, не обязательно всем сыновьям и внукам в одном доме тесниться. Он и на это свои доводы имеет. «Оттого, говорит, что Деговы большим семейством живут, колхозному делу и Советскому государству только польза одна. В своём семействе я сам за каждым догляд имею. Недаром же никто ещё из Деговых не слышал попрёков от колхозного правления или бригадиров». В разговоре со мной старик пустился в такую философию, что я, по правде сказать, немножко растерялся. Дегов считает, что в будущем, при коммунизме, люди будут жить большими семьями.
— Что же, это вполне возможно, — произнёс Максим, с интересом слушавший всё, что говорил Артём. — Конечно, семья, как первичная ячейка разумного человеческого общества, получит большое развитие. Материальные условия общества и высокий уровень сознания людей помогут этому.
— Это всё так, — согласился Артём. — Но Дегов считает, что во главе таких семей будут стоять своего рода старейшины.
— Ну, это уж он приспосабливает свои теоретические представления к собственной практике, — весело рассмеялся Максим.
Братья подошли к дому Дегова. Старик встретил их у ворот. Он был одет по-праздничному: в хромовых сапогах, суконных брюках, в длинной вышитой рубахе под чёрным крученым пояском. Окладистая борода «лопатой» и длинные волосы на голове были тщательно расчёсаны и слегка помазаны маслом.
— Здравствуйте, Максим Матвеич, здравствуйте, — заговорил Дегов неторопливым, степенным голосом, каким говорят люди старые, опытные, понимающие своё превосходство над более молодыми. — Вот уж не думал, что вы единокровный брат Артёма Матвеича, — продолжал Дегов, крепко, по-молодому сжимая руку Максима. — Давеча, когда увидел вас обоих во дворе сельсовета, решил: с разных кустов ягоды. А теперь вижу: только масть не совпадает, а в обличии много схожего. Глаза вон у одного цвета чёрной смородины, у другого — как небо, а смотрят почти одинаково. Кто же у вас удался в мамашу, а кто в папашу?
— Артём в мать, а я в отца, — сказал Максим, про себя удивляясь вниманию Дегова к внешнему облику людей.
— Пойдёмте в дом, что ж возле ворот стоять? — пригласил Дегов, берясь за кольцо тёсовой калитки.
Двор Дегова был опрятен и уютен. От ворот до самого крыльца в густой траве был проложен узкий, в три стёсанные жерди, тротуарчик; к амбару, стоявшему в дальнем углу продолговатого двора, обнесённого высоким бревенчатым забором, тянулась дорожка, посыпанная песком и пёстрой галькой. Рубленное из плах некрашеное крыльцо сияло чистотой и свежестью. Ступеньки были выскоблены, а точёные фигурные перила чисто вымыты.
— Здесь всегда так аккуратно? — тихо спросил Максим брата, пользуясь тем, что Дегов шёл на несколько шагов впереди них.
— Беспорядка никогда не видел, хотя бываю часто, — ответил Артём.
Дегов услышал разговор и, не оборачиваясь, сказал:
— При колхозной жизни, Максим Матвеич, наши крестьянские дворы совсем стали другими. Прежде мы в грязи и навозе утопали. Теперь скот большей частью на фермах содержится, за селом. Дух-то у нас во дворах куда здоровее стал, опять же и мух поубавилось.
— И ещё одна причина есть, Мирон Степаныч: у хороших хозяев в колхозах навоз цену приобрёл, — заметил Артём.
— Истинная правда, Артём Матвеич. К примеру сказать, куриный помёт. Я у хозяек его слёзно выпрашиваю. До шести центнеров на гектар мне его требуется. Да по десять тонн перегноя, по восемь центнеров золы на каждый гектар закладываю. Сильно-то таким добром разбрасываться не станешь. А если вздумаешь без этого обойтись, то и урожая не получишь.
— Правильно, Мирон Степаныч! — горячо воскликнул Артём, про себя подумав: «Вот бы каждый колхозник был с таким сознанием! В два-три года мы бы все довоенные успехи в сельском хозяйстве превзошли».
В доме Деговых было так же уютно, чисто, как и во дворе. Даже не верилось, что в этом доме живёт семейство из восемнадцати человек, среди которых есть и старики и малолетние.
Дегов провёл Максима и Артёма в крайнюю комнату. Она была меблирована по-городскому: полумягкие дубовые стулья, книжный шкаф со стеклянными дверцами, широкая кровать с никелированными шарами на спинках, фабричный коврик на полу.
Весь простенок между окон, выходивших к реке, был занят большим листом белой бумаги, на которой были наклеены портреты Дегова, вырезанные из газет, почётные грамоты от районных и областных организаций, указы Президиума Верховного Совета СССР о награждении его орденом Трудового Красного Знамени и орденом Ленина.
Заметив, что Максим присматривается к этому листу с вырезками и грамотами, Дегов смущённо сказал:
— Внуков проделки. Пусть, говорят, дедушка, знают все, какой ты у нас герой.
— А где же ваше семейство? — спросил Максим. — Пусто в доме.
— На работе все. Как раз нынче подкормку льна производим. За домом доглядывает сноха — жена старшего сына. Сам я уж пять лет как овдовел.
— А внуки, Мирон Степаныч? И их что-то не слышно, — заметил Артём.
— Я велю, Артек Матвеич, и внуков на поля возить. Не для работы, конечно, а так, чтоб с малолетства к нашему крестьянскому труду приглядывались и полевым воздухом дышали. Мой-то родитель чуть не с пелёнок меня на пашню возил.
— Правильно делаешь, Мирон Степаныч! — опять горячо воскликнул Артём.
— Верю я, Артём, что вырастут у Мирона Степановича внуки настоящими земледельцами, — сказал Максим, продолжая осматривать строгое убранство дома Деговых.
— А как же иначе, Максим Матвеич! Нам крестьянское занятие от дедов и прадедов перешло. И любить мы его должны пуще всего на свете. Я сам-то про себя иной раз так думаю: не было б для меня кары большей, чем оторвать от земли. Погиб бы я без крестьянской работы, как рыба на берегу. Ксюша! Ксюша! — вдруг громко позвал Дегов.
В дверях появилась миловидная женщина в ситцевом опрятном платье, в фартуке, повязанная платком. Она поздоровалась с Максимом лёгким наклоном головы и обратилась к Дегову:
— Вы звали меня, папаша?
— Звал, Ксюша. Ладно ли, что мы гостей одними речами потчуем? — добродушно усмехаясь, спросил Дегов.