— Вы видели, Соня, последний том «Учёных записок» нашего института?
— Видела.
— Там есть статья Григория. Там многое заимствовано из моей докторской диссертации.
— Как заимствовано?
— Точнее — украдено.
— Что вы говорите?! — воскликнула Софья, поднимая руки к лицу, как бы стараясь защититься от удара.
— Правда, Соня, — чуть слышно отозвалась Марина, и губы её дрогнули.
— Какая низость! — брезгливо произнесла Софья. Ей стало стыдно. Нечего греха таить: сегодня утром она пережила минуты, когда ей подумалось, что Бенедиктин не такой уж заурядный человек, каким он ей всегда казался. В её душе тогда шевельнулось какое-то приятно-сладостное чувствишко оттого, что он ухаживает за ней. Ей захотелось откровенно рассказать Марине о приставаниях Бенедиктина, но, взглянув на неё, она сдержалась. Марина сидела, закрыв лицо ладонями, и Софья поняла, что ей и без того горько.
Они долго молчали. Софья чувствовала, что она должна что-то сказать Марине, чем-то её утешить, но настоящих слов не было.
Марина заговорила сама:
— Соня, вы первая, кому я сказала об этом. Я ещё не знаю, на что решиться, что предпринять. То, что я должна покинуть его, — это разумеется. Ну, а дальше? Разве я могу замолчать этот поступок Григория, скрыть его от товарищей? Он же член партии! Ведь если разобраться, то это… это… Да, да, именно такие вещи мы и называем пережитками капитализма. И в то же время, как подумаю, что об этом будут говорить, склонять моё имя, мне становится противно, тошно. Хочется плюнуть на всё, уехать куда-нибудь в тайгу, в далёкую экспедицию и жить там безвыездно и год, и два, и три…
Как хорошо Софья понимала Марину! Конечно, самое простое — это промолчать. Разве оскудел ум Марины? Вместо десятка страниц, которые Бенедиктин так бесчестно присвоил, она сумеет написать двадцать, тридцать, сто новых, ещё более содержательных и ценных. Но дело не в этом. Какое она имеет право прощать зло? Чтобы зла не было, чтобы люди жили в постоянной, ничем не омрачённой дружбе, они должны преследовать зло, не давать ему пощады. Так думала Софья.
— Уезжать надо не вам, Марина Матвеевна, а ему. И он уедет, конечно, если в нём есть ещё совесть, — убеждённо проговорила Софья.
Она вдруг почувствовала, что должна поддержать Марину, дать ей дельный совет и уберечь от ошибок. Софья вспомнила выспреннюю надпись Бенедиктина на дарственном экземпляре «Учёных записок» и теперь вдруг ощутила в себе откровенную ненависть к нему.
Она встала из-за стола, подошла к окну. По улице, залитой солнцем, непрерывным потоком двигалась пёстрая толпа людей, мчались автомобили, поблёскивая разноцветными лаковыми боками. Лица у людей были открытые, загоревшие. И, глядя на эту пёструю, солнечную улицу, Софья подумала, что Марина выбита из общего людского потока, и сердце Софьи переполнилось ещё большей тревогой за неё. «Нет, нет, подлость не может взять верх!» — взволнованно размышляла Софья. Но то ли от горячности, с какой она думала об этом, то ли от недостатка жизненного опыта — она не знала, что посоветовать Марине, чем ей помочь вот тут же, не отходя от неё.
— Вы очень любите его, Марина Матвеевна? — спросила она вполголоса тем наивно-заговорщицким тоном, каким об этом могут спрашивать только девушки.
— Нет, Соня, всё рухнуло, — глухо, с отчаянием ответила Марина.
— Ну и замечательно! Вы такая хорошая, добрая, талантливая, и вы ещё будете счастливы, — подойдя к Марине и обнимая её, говорила Софья всё тем же горячим шепотком.
— Нет, Соня! После такой ошибки мне трудно найти нового друга. И лет мне уже столько, когда о друзьях перестают думать… Милая вы моя Соня! Я сама не знаю, почему я говорю всё это вам… — Марина опустила руки и посмотрела на Софью с лаской и страданием в глазах.
Софья схватила руку Марины, присела и прижалась к её плечу. Нет, быть старше, рассудительней, давать советы другим, как строить жизнь, она ещё не могла.
— Марина Матвеевна, неужели… неужели вы думаете, что вас уже никто больше не полюбит? — с трудом выговорила Софья.
— Может быть, Соня, меня кто-нибудь ещё и полюбит, но ведь этого мало.
— Почему же? — искренне изумилась Софья.
— Да ведь, для того чтобы сложилось счастье, надо, чтоб и я полюбила.
— Ну и что же! Полюбите ещё и вы!
— Едва ли, Соня!
— Почему?
— Ах, какая вы!.. Да потому, что прошло время.
— Как прошло время? Разве у любви есть сроки? — Софья всё больше и больше краснела от этого разговора, который требовал от неё усилий, так как по натуре она была замкнутой и не любила разговоров на «сердечные» темы.
— Вся моя ошибка, Соня, оттого, что я не посчиталась с законами жизни, хотела их обойти, а они жестоко отомстили мне. — Марина несколько оживилась, преодолевая состояние скованности, в котором она находилась с той минуты, как вошла сюда.
— Рассказывайте, Марина Матвеевна, рассказывайте, — горячо попросила Софья.
— На третьем курсе, Соня, я встретила человека, которого очень полюбила. Его звали Андрей Зотов. Он тоже любил меня и предложил выйти за него замуж. Я чувствовала, что жить без него не могу, но в те дни у меня была другая страсть — я так была увлечена наукой, что временами забывала даже о любви. Я думала: вот выйду замуж и может всё пойти прахом. И я решила: человек не должен делить себя — либо нужно отдаться науке, либо выйти замуж. С большой мукой я переборола в себе любовь, затратив на это столько сил, сколько от меня не потребовала бы, может быть, и сама любовь. А поступив так, я дала себе слово выйти замуж не ранее окончания аспирантуры. Пока эти годы шли, я отвергала одно увлечение за другим. Мне казалось, что я поступаю самоотверженно, а на самом деле я малодушничала, боялась трудностей, которые принесла бы мне любовь.
Потом я стала кандидатом наук; и когда это произошло, я увидела, что затянула с замужеством. Боязнь остаться одной охватила меня. Я поспешила, а поспешив — ошиблась, и, как видите, ошиблась жестоко и, возможно, непоправимо.
Софья смотрела широко раскрытыми глазами. Она думала о себе, пыталась понять всю сложность своих отношений с Краюхиным.
— Значит, я тоже ошиблась? Может быть, правильнее было бы уехать к Алексею? — без прежнего смущения, доверчиво спросила Софья.