Ответа на заявление, посланное заказным пакетом в Москву, в Центральный Комитет партии, относительно богатств Синеозёрской тайги ещё не было. Лисицын опасался: пока заявление идёт в Москву, из области нагрянут инженеры, подымут народ, и начнут лесорубы электрическими пилами полосовать лес. Зверь бросится дальше на север. Оскудеет Улуюлье, и тогда волей-неволей придётся знаменитым мареевским пушникам и рыболовам браться за другие дела. Лисицын волновался и от безвестности страдал. Чтобы успокоить себя, он решил пройти Синеозёрскую тайгу насквозь от Кедровой гряды до истоков Гремучего ручья, что пробивался из земли в трёх-четырёх километрах юго-западнее Синего озера. Если на этом огромном пространстве он не встретит никого — значит, организация лесоучастков почему-то задержалась.
— Эй, Уля! — крикнул Лисицын, когда дочь и Алексей скрылись в лесу, а он сам, затоптав костёр, взялся за ружьё.
— Слышу, тятя! — отозвалась Ульяна.
— Темнота в дороге прихватит — заночую! — крикнул Лисицын дочери.
— Ладно, тятя, иди!
Лисицын, вскинув ружьё на руках, осмотрел его, и, перевернув вниз дулом, надел ремень на плечо.
2
Лисицын с первого взгляда определил, что в чаще по предхолмью ходил не зверь, а человек. Это было так неожиданно, что в первую минуту охотник не поверил самому себе. «Если б ходил человек, мимо нас не прошёл бы», — думал Лисицын. Но чем больше он присматривался к следам, тем больше убеждался, что зверя здесь не было. Зверь оставлял за собой особенный след: изломы на валежнике не цепочкой, а вразнобой, согнутые по ходу сучья деревьев, примятый бурьян, на земле царапины от когтей. Ничего этого охотник не обнаружил.
Зато в двух-трёх местах под покровом густого брусничника на песке отпечатались шляпки винтов, на которых держались подковки сапог.
«Видать, прибыли люди лесоучастки нарезать», — встревоженно подумал Лисицын.
— Кончилось, звери, ваше приволье, — вслух сказал охотник. Ему захотелось сейчас же увидеть Ульяну и Алексея и поделиться с ними своими тревожными предположениями.
— Уля, Уля! — крикнул Лисицын. Но на его голос никто не отозвался: Ульяна и Алексей ушли уже далеко и его не слышали.
Лисицын подождал ответа, крикнул ещё раз, с минуту постоял и пошёл дальше. «Почему же тот человек к нам на чай не подвернул? Может, они с Алёшей-то друг друга испугались? Алёша подумал про него, что идёт зверь, а тот про Алёшу. Нет, подожди… Алёша потом вон как зычно кричал. По всей тайге грохотало, не мог тот не слышать», — думал Лисицын.
Из-под ног вспорхнул рябчик. Лисицын даже вздрогнул, так увлечён был своими мыслями.
«Если лесотехники прибыли, — продолжал рассуждать про себя Лисицын, — то здесь им не место. Они в сосняке начнут работу».
Лисицын пересёк Кедровую гряду и по гладкой долине, поросшей ровным сосновым лесом, направился к Синему озеру. До Синего озера было от Тунгусского холма километров тридцать. Лисицын шёл, не замечая расстояния. Давно он не ходил по этим местам, и вид тайги радовал его. Молодой подлесок вырос, стал гуще. Зверьки сновали на глазах у Лисицына, стайки птиц, то рябчиков, то косачей, с шумом взлетали с земли и рассыпались по деревьям.
Пройдя километров десять, Лисицын вышел к маленькой речушке и прилёг на берегу отдохнуть. Речушка, названная Утиной, славилась своими омутами. В осеннюю пору, перед отлётом на юг, на омутах было столько уток, что от них чернела вода. Омуты и теперь не пустовали. Молодые выводки проходили тут первую школу жизни. С омутов долетало до Лисицына крякание уток и дружное попискивание утят. «Ишь как они заливаются! Хорошо, что Находка не увязалась со мной, перепугала бы их, а которых и передавила бы», — подумал Лисицын, с улыбкой прислушиваясь к птичьему разговору и попыхивая трубкой.
Никто из охотников так строго не берёг богатств тайги, как Лисицын. Молодая птица или молодой зверёк не будили в нём охотничьей страсти. Он мог часами из какого-нибудь местечка наблюдать, как прыгает впервые с ветки на ветку ловкая, гибкая белка или как гусыня, загребая крыльями, сталкивает только что вылупившихся из яиц гусят в глубокое озеро. В эти минуты Лисицын забывал, что у него в руках ружьё. Весь он был поглощён бескорыстным интересом к живому существу, начинавшему на земле свою нехитрую жизнь. И потому, что Лисицын любил наблюдать и умел это делать, он знал все звериные и птичьи повадки. Это знание помогало ему на охоте. Глаз Лисицына был зорок, слух точен, рука никогда не дрожала, и неудачи если и случались у него, то в два-три раза реже, чем у остальных охотников.
«Богато нынче будет в тайге», — рассуждал Лисицын, по сотням примет, порой едва уловимых, угадывая, какой обильный урожай подымется на улуюльских просторах. «Добудем и зверя и птицу, насыплем в закрома и орехов, насбираем бочки ягод. Только…» Вот это «только», как заноза, не давало Лисицыну покоя ни днём, ни ночью.
Передохнув, он пошёл быстрее. У него в дороге был свой закон, выверенный долголетним опытом: хочешь сохранить силы до конца дня — не торопись, не пори горячку, особенно в начале пути, пока не втянулся в ходьбу.
Чем дальше шёл Лисицын, чем больше он приближался к Синему озеру, тем сильнее охватывала его радость. Тайга стояла нетронутая. Нигде он не встретил следов человека, зато во многих местах пролегали лосиные тропы. «Гляди, ещё и передумают власти насчёт вырубки синеозёрских лесов. Есть же там люди, понимающие в промысловом деле, из нашего брата, охотников. Уж они постоят за интересы таёжников!»
Эти мысли, теснившиеся в голове Лисицына, несли его, как на крыльях. Он дошёл до Синего озера. У одного из родничков попил прозрачной, играющей мелкими колючими пузырьками воды и без задержки направился к Гремучему ручью.
И тут была та же картина: лес стоял тихий, примолкший, и только птичьи песни оглашали его.
У истоков Гремучего ручья Лисицын сделал большой привал. Он разулся, освежился холодной водой, потом развёл костёр и вскипятил в котелке чай.
Настроение у него было светлое и тихое, под стать тишине, стоявшей в лесу. Он лёг у костра, закинул руки под голову и сладко задремал. Засыпая, он вспомнил о человеческих следах по предхолмью, но внезапно родившаяся догадка успокоила его. «Да ведь это Алёшка ходил! У него сапоги с подковами», — подумал Лисицын, засыпая.