Тут девица улыбнулась, водою проточной умылась, и увидел солдат: замарашка-то — красавица.
Провожала Малаша-милаша избавителя за Калинов мост, а потом по лужку пошла до лесу, а потом и через лес до пустоши.
— Так бы шла и шла за тобой, — сказала солдату, — да не зовёшь ты меня в даль дальнюю, в жизнь бесприютную.
И сказал солдат Орешек Малаше-милаше:
— Покойных дорог у солдата не бывает, потому и не зову в даль дальнюю. А в жизнь свою бесприютную, однако, зову, коли не страшно тебе, девушка, быть солдатской женою.
— Страшно, — говорит Малаша-милаша, — да без тебя теперь жизнь не жизнь.
— Коли так, жди меня на обратной дороге. Проведаю матушку мою, испрошу у неё благословения, да и пойдём с тобою, душа моя, рука об руку, одной дорогой, а велика ли она будет, коротка ли, то судьба наша знает. Мы не сплохуем — злыдню тощую не повеселим.
И на том они расстались.
И махала Малаша-милаша вослед солдату рукою, а солдат шёл да всё оглядывался, покуда дорога прямо вела.
…Шёл солдат Орешек, шёл да и встал. Как же без ранца — непорядок в амуниции.
Поворотил назад.
Подошёл к Калинову мосту, глядит: на месте ранец, горючим камнем придавлен. Вокруг пожитки солдатские пораскиданы, цены невеликой, но все для жизни нужные.
Призадумался солдат Орешек. Вытрясти из ранца нечистую силу — хлопот потом не оберёшься, и бросить ранец тоже никак нельзя.
Вспомнил тут солдат своего унтера Ивана Спиридоныча. Унтер Иван Спиридоныч о солдатской амуниции говаривал: «Солдат потому и солдат, что всякая вещь при нём и для его солдатской надобности во всякий час прилежна».
— Эх! — говорит Орешек.
Сдвинул горючий камень, взял ранец, открыл да и тряхнул на воду. Там ведь пчелиный рой сидел. Ан нет! На то она и нечистая сила, чтоб честного человека дурачить. Полетела из ранца пыль, мелкая, едкая, столбом пошла!
У самой пропащей бабы в избе столько пыли не наберётся.
Чихнул солдат Орешек и подумал про себя: «Вот тебе и Пропади Пропадом».
Тут засвербил в ухе тощий ветерок, чудится Орешку, будто говорит кто-то:
— Дождёшься ты у меня, солдат! Узнаешь, как совать нос не в свои дела.
Не стал солдат Орешек на словах с нечистой силой спорить.
Покрутил пальцем в ухе, протёр свой ранец пучком травы, пожитки сложил и — в путь-дорогу.
Солдат Орешек и Верлиока
Идёт солдат Орешек лесом. Деревьям в том лесу тесно. Небо над дорогой закрыли. Темно. А по верху-то ветер всё у-у-у да у-у-у! И не понять: может, это не ветер, а волк.
Солдат ничего! Шагает!
Вдруг задрожала земля под копытами да под колёсами. Нагоняет солдата карета о шести лошадях цугом.
Орешек — на обочину, пропускает поезд. А возница лошадей вдруг осадил да и машет солдату: становись на запятки, домчу.
Коли приглашают, чего упираться.
Вскочил Орешек на запятки, гикнул возница на лошадей. Они и взялись с места. И понесли. Да так, что ветер в ушах, как щенок, скулит, жалуется. В глазах рябит. Колёса уж и не крутятся, юзом пошли. Карета по дороге, как по морю, с боку на бок переваливается. Заденет за куст какой — не приведи господи, что будет. Щепы не собрать.
Зажмурился Орешек. И сразу тихо стало. Ветер улёгся.
Глаза открыл — небо, солнышко.
Смотрит, что за оказия!
Сидит он в вороньем гнезде, на вершине высоченной сосны, на самом краю леса. На той самой опушке, где с Малашей-милашей расстался.
Делать нечего.
Слез с дерева.
Смолу с рук ободрал да и пустился в путь той же дорогою.
Шибко осердясь на себя, шагал. А как не сердиться? Попался на проделки Лешего. Кому-кому, а солдату такая промашка — обидная.
Пора бы и на привал, солнце в зените, да Орешек упрямится, шагает.
И нагнал мужичонку на телеге.
— Далеко ли, служивый, путь держишь? — спрашивает мужичок. Корявенький такой, бородёнка запущена, глазки заспанные.
— Домой иду, — говорит солдат. — Матушку проведать.
— Садись, подвезу.
— А чего ж не сесть?
Сел солдат в телегу. Заскрипели. Скрип да скрип. Скрип да скрип. Кинуло Орешка в сон. Только клюнул — посвежело. Воздухом потянуло. Зевнул Орешек. Смотрит — в том же вороньем гнезде сидит.
— Ну погоди, дедушка! — говорит Орешек. — Будет и на моей улице праздник.
Слез с дерева и опять пошагал, по той же дороге малоезженой.
Далеко ушёл.
Поредел тёмный лес. Там поляна, здесь поляна. Смотрит — лошадь пасётся.
Остановился солдат, прищурился и дальше потопал. Тут ему стыдно стало.
— Этак я и сам себе верить перестану.