Тяжело говорить о своей собственной жизни, что лучшие ее годы были напрасно отданы служению дурному делу. К осознанию этого меня привел долгий путь. Я принадлежу к поколению, выросшему после первой мировой войны. В школе и университете я испытал на себе шовинистическое воспитание тех лет; оно внушало, что германская армия осталась в первой мировой войне непобежденной, и широко использовало империалистический Версальский мир для разжигания реваншистских чувств. Стремясь не связывать свою жизнь с политикой, я увидел единственный выход во вступлении в вермахт. С моей тогдашней точки зрения, отвечавшей взглядам немецкой мелкой буржуазии, он не имел ничего общего с политикой: мол, каждое государство имеет свою армию, почему же не иметь ее и Германии?
Но то, что всякая армия служит инструментом политики и что именно им и был гитлеровский вермахт, мне стало ясно только тогда, когда в советском плену у меня появилось время поразмыслить над этим. Этому способствовало не только время, но и дискуссии с немецкими коммунистами, жившими в качестве эмигрантов в СССР, а также с советскими офицерами.
Под свежим впечатлением военного разгрома у Сталинграда и под гнетом сознания, что я, как командир, отвечающий за жизнь своих людей, ничего не сделал для спасения батальона, я всем своим существом воспринял их аргументы. Мой личный опыт приобрел теперь иной вес. Я начал осознавать, что фашистская Германия должна была проиграть войну не только потому, что ее военные силы и средства уступали мощи антифашистской коалиции, в чем я смог лично убедиться на примере только что закончившейся битвы, но и потому, что фашистский режим вел войну несправедливую. Он преследовал в ней разбойничьи цели и действовал преступными средствами.
Раньше я поражался тому, что в Польше, на севере Европы, в начале боевых действий на Западе перед нами оказывался застигнутый врасплох противник, что нам удалось внезапно напасть на Советский Союз. Только в плену я понял, что эти первоначальные успехи вовсе не означали превосходства немецкого оружия, а свидетельствовали о том факте, что гитлеровская Германия попрала всякое международное право, нарушила все заявления о нейтралитете и договоры о ненападении. Мог ли я гордиться такими успехами, таким «солдатским поведением»? У меня исчезли иллюзии о войне как рыцарской битве, и я, человек, желавший остаться вне политики и потому ставший солдатом, осознал, насколько сильно действия мои на самом деле служили преступной политике. Во мне происходил тот же процесс, что и во многих молодых немцах в те годы или позднее. И процесс этот привел меня, как и многих других, к ненависти против фашизма и к признанию новой Германии. За осознанием последовало действие.
Это было делом не только рассудка, но и чувства. В плену я получил полное представление о всем масштабе фашистских преступлений против человечности. Я узнал правду о преступлениях фашизма в самой Германии и других странах. С осуждением этих преступлений было связано горькое сознание, что они, в сущности говоря, стали возможны прежде всего потому, что сначала рейхсвер, а затем вермахт оказали им военную защиту и задушили внутри страны всякое возмущение ими. И снова понял я, что недопустимо уклоняться от политического решения, а любое колебание лишь усиливает ответственность.
И еще одно начал я понимать: противоречие между фронтом и тылом, которое так возмутило меня после моего отпуска в Германию и заставило над многим задуматься, не было главным противоречием того времени, как мне тогда казалось. В те недели, которые я провел в Касселе, я ставил знак равенства между тылом и фашистским руководством, причисляя себя к фронту. Возможно, это было тогда попыткой смягчить собственную ответственность. Я исходил из внешних факторов, возмущался «безумной жизнью» в «тылу», той поверхностностью, с какой принимались решения в Виннице. Во время дискуссий с немецкими антифашистами и советскими офицерами они указывали мне, что изолированно решать это противоречие нельзя, что это возможно только вместе с решением основного противоречия – между планами завоевания мирового господства германского империализма и интересами немецкого народа.
Раньше я считал, что разбираюсь в истории Германии, но в этих беседах мне пришлось увидеть, насколько неверно я интерпретировал ее.
Только в плену, вдали от родины, я начал по-настоящему любить свои народ, и отчаяние сменилось уверенностью в том, что именно разгром германского фашизма поможет народу стать хозяином собственной жизни.
Борьба за полную ясность – вот что стало моей целью, и я сбросил с себя последние оковы старых взглядов. Уверен, что читатели моей книги одобряют то решение, которое я принял тогда против Гитлера и его государства, во имя немецкого народа, во имя Германии.
О том, что произошло со мной после освобождения Германии от фашизма, можно сказать в нескольких словах. Я трудился. В эти первые послевоенные месяцы восстановления, когда нужно было обеспечить самое необходимое для жизни, я оказался перед лицом таких задач, решить которые оказалось возможно только потому, что рядом со мной были опытные товарищи, а люди, которых я раньше совсем не знал, помогали мне своей работой. Как один из бургомистров Дрездена и руководитель его предприятий снабжения, я вновь и вновь видел подтверждение того, что понял в плену: немецкий народ в состоянии возродить свою родину и взять свою судьбу в собственные руки.
Я избрал для этой книги форму заметок, полагая, что таким образом смогу рельефнее изобразить события тех недель и месяцев. С первого до последнего слова я писал так, как думал и действовал тогда, потому что хотел на собственном опыте показать, что происходит с человеком, какую ответственность берет он на себя, когда считает, что может уклониться от решения.
Я старался воспроизвести все детали как можно точнее. Мне помогло и то, что первый вариант своей книги я написал еще в плену и многое мог уточнить на месте и по свежим воспоминаниям.
1964 г.
Приложение
ДИРЕКТИВА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО ВЕРМАХТА
№ 41 от 5 апреля 1942 года
Фюрер и верховный главнокомандующий вермахта
Ставка фюрера
5.4.1942.
ОКВ/Шт. опер. рук. №55616/42 сов. секр.
Сов. секретно
Передавать только офицером
Директива № 41
Зимняя битва в России близится к концу.
Благодаря выдающейся храбрости и самоотверженным действиям солдат Восточного фронта достигнут грандиозный оборонительный успех германского оружия.
Противник понес тяжелейшие потери в людях и технике. Стремясь использовать мнимые начальные успехи, он этой зимой в значительной мере израсходовал также основную массу своих резервов, предназначенных для дальнейших операций.
Как только условия погоды и местности будут благоприятствовать, немецкое командование и войска вновь должны захватить в свои руки инициативу и навязать противнику свою волю.
Цель состоит в том, чтобы окончательно уничтожить живую силу, оставшуюся еще у Советов, лишить русских возможно большего количества важнейших военно-экономических центров.
Для этой цели будут использованы все войска, имеющиеся в распоряжении германских вооруженных сил и вооруженных сил союзников. Вместе с тем необходимо при всех условиях обеспечить удержание занятых территорий на западе и севере Европы, особенно побережий.
I. Общий замысел.
Придерживаясь исходных принципов Восточной кампании, необходимо, не предпринимая активных действий на центральном участке фронта, добиться на севере падения Ленинграда и установить связь с финнами по суше, а на южном крыле осуществить прорыв в район Кавказа.
Учитывая обстановку, сложившуюся ко времени окончания зимней битвы, при наличных силах и средствах, а также существующих транспортных условиях цель эта может быть достигнута только по этапам.
Первоначально необходимо сосредоточить все имеющиеся силы для проведения главной операции на южном участке фронта с целью уничтожить противника западнее р. Дон и в последующем захватить нефтяные районы Кавказа и перевалы через Кавказский хребет.