— Что насчет Бугарина, и голосования за перемирие? — спросила Кэтлин.
— А, эти презренные. Мы загрузили их на паром через реку. Они собрали вещи и уехали по дороге к западу отсюда, — заявил Эмил, спускаясь по ступенькам, чтобы присоединиться к ним.
При его виде Эндрю оживился, протянул ладонь, и схватил его руку.
— Все началось на фабриках, — продолжил Эмил. — О, этот священник мог бы отрицать, но его монахи организовывали это. Вчера вечером забастовал весь город. Они неоднократно перерезали телеграфные линии, блокировали Капитолий и Белый дом. Бедные проклятые чинские представители не смели носа высунуть наружу из-за страха, что их разорвут на части.
— Они не свергали правительство, не так ли? — спросил Эндрю.
Эмил улыбнулся.
— Давайте назовем это «глас народа». Некоторых из сенаторов немного избили, возможно, паре из них было сказано, что, если они проголосуют не в ту сторону, их нельзя будет переизбрать, потому что они не проживут достаточно долго, для переизбрания. Но жители Суздаля дали понять, что они будут бороться до конца, а не пойдут ко дну, и также сообщили это по-настоящему открытым текстом Риму.
— Что сделал Бугарин?
— Вчера вечером это достигло кульминации. Он попытался приказать нескольким головорезам, которые окружали его, стрелять в толпу, собравшуюся прямо здесь. Они шеренгой стояли на ступенях, а затем Касмир вышел сюда на лестницу, простер руки, и сказал им сначала целиться в него.
Эндрю посмотрел на священника, неспособный что-то сказать.
— Этот жест закончил сопротивление. Было немного грубости, несколько синяков под глазами, сломанные ребра и руки, и несколько парней, заверещавших сопрано, но люди этого города, взяли Белый дом. Я объявил, что Калин компетентен, принять обратно должность. Существовал разговор о процессе по делу о государственной измене, и поэтому случилось так, что десять сенаторов и пара конгрессменов быстро ушли в отставку, и дали дёру из города.
— Моя роль несколько преувеличена, — вмешался Касмир. Дикие аплодисменты взвились в воздух на площади, смех, противоречащий заявлению Касмира.
— Я не сомневаюсь относительно вас, — прокричал Эндрю, стараясь, чтобы его было слышно над ревом толпы.
— Вы знаете, Эндрю. Возможно такой бунт — хорошее дело для Республики, иногда вычищать дом, и время от времени выбрасывать из него несколько трусливых сенаторов.
Эндрю ничего не сказал, качая головой с недоверием.
— Флавий, и выстрел в Калина. Кто это сделал?
— Я не думаю, что мы когда-либо действительно узнаем, но если бы мои священные клятвы не запрещали это, я бы держал пари на Бугарина даже при том, что он с пеной у рта отрицал это.
— Я хотел бы увидеть Калина, — сказал Эндрю. — Он — президент, и он один может назначить командующего армией.
— Я же сказал вам, что он так и скажет, — вставил Эмил, когда он возглавил движение наверх по лестнице в Белый дом.
Следуя за Эмилом, он не смог больше сдерживать себя и задал вопрос, который терзал его душу с тех пор, как он снял мантию командующего.
— Есть какие-либо новости с фронта?
— Ничего, — ответил Эмил. — Я думаю, что Пэт перерезал линии, хотя мы пытались связаться с ним весь день. Конечно, ничего из Тира, однако мы должны исходить из того, что курьерский корабль из Рима, несущий приказ о перемирии, достиг города вчера вечером.
— Нет даже дирижабля?
— Нет, ничего.
— Я надеюсь, что эти люди понимают, что, сделав это, они наиболее вероятно осудили себя на смерть.
— Эндрю, они знают это. Они знают также, что то, что предложил Бугарин все равно было смертью. Смертью труса. Возможно, что это дало бы им дополнительный месяц, возможно год, возможно даже пять лет, но в конце, без свободы, в любом случае придет смерть. По крайней мере, теперь, даже если мы обречены, мы уйдем на тот свет с высоко поднятыми головами. Я думаю, что одно это стоит того, чтобы бороться за него.
Они добрались до двери в комнату больного Калина. Он шагнул вовнутрь, после идущего впереди Эмила. Калин находился на кровати, поддерживаемый подоткнутыми подушками, черты лица, бледные и вытянутые. Линкольновская борода все еще была на месте, и неофициальный символ его должности — цилиндр, располагался позади, рядом с ним на тумбочке.
Эндрю приблизился к кровати, и Калин, слабо улыбаясь, похлопал покрывало.
— Сядьте, мой старый друг.
Только в тоне его голоса вырвалась вся напряженность прошлых месяцев. Эндрю сел и взял руку друга.
— Как только я вырвусь из этой проклятой кровати, мы должны вместе пройтись по улице, выпить, и возможно купить ту пару перчаток, о которых мы всегда говорим.
Эндрю хмыкнул этой неуклюжей шутке, поскольку Калин потерял свою правую руку, а Эндрю левую.
— Как вы, Калин?
— Лучше чем когда-либо. Возможно, та пуля вразумила мой толстый череп.
— Вы знаете то, на что вы обрекаете себя?
— Я знаю. Наиболее вероятно кровавый конец. Но с другой стороны, мой боярин часто говорил мне, что именно так я и закончу.
— Для всех, — прошептал Эндрю.
— В этом заключалась разница между нами, мой друг. Я хотел найти выход, любой выход остановить бойню. Вы видели, что единственный выход в том, чтобы вытерпеть, иметь храбрость сражаться вашим способом и пройти через все. Когда я думал о Бугарине, ползающем перед ними, снова предлагающем нас, что-то, наконец, изменилось в моем сердце, как будто я отбросил болезнь. О, он был бы спасен, возможно, даже я буду спасен, но я дал клятву себе, задолго до Республики, задолго до того, как я стал президентом, что никогда снова я не увижу, как ребенок отправляется в убойные ямы. То, что я бы сначала умер, то, что я скорее увидел бы, что мы все погибли, чем снова терпеть все это.
— Вы знали это все время. Я же должен был повторно научиться этому. Таким образом, если нам суждено погибнуть, то мы умрем как свободные люди. И пока вы рядом со мной, Полковник Эндрю Кин, я буду доволен.
— Тогда прекрасно, — прошептал Эндрю, сжимая руку друга. — Вместе, и возможно мы все еще можем победить.
Калин улыбнулся.
— На самом деле, я думаю, что мы победим. Этим днем у меня был сон. Вы часто говорили мне, что Линкольн был известен такими вещами.
— И?
— Странно. Это даже походило на его сон. Судно, далеко в море, шло ко мне. Оно проплыло мимо, и я почувствовал странный замечательный мир в душе.
— Хорошо. Возможно, он осуществится.
— Однако было что-то еще. Кто-то стоял на палубе. Я не могу сказать кто. Он был один, но затем он уже не был один. Палуба была переполнена, очень сильно переполнена. Я чувствовал, что это был «Оганкит», судно, которое привезло вас в этот мир, плывущий в один последний раз, возможно назад туда, откуда он прибыл, неся на себе всех тех, кто отдал последнюю жертву. Одинокий человек поднял руку, и затем судно исчезло в тумане.
Эндрю ничего не сказал.
— Спите, мой друг. Возможно, у вас будет другой сон.
— Я думаю, что будет. Зная, что вы вернулись, я чувствую себя снова в безопасности.
— Я никогда на самом деле не уходил.
Калин замигал. — Я знаю это, тоже.
Эндрю посмотрел на Эмила, который кивнул, и с Кэтлин спокойно вышел. Эндрю сел рядом с Калином, наблюдая, как его старый друг погружается в сон.
Это был мирный момент. Странное смешение чувств. С одной стороны бесконечная печаль, знание того, что по-прежнему ожидает их впереди, жертва, которую все еще предстояло сделать. С другой стороны, тем не менее, была огромная гордость. Победа или поражение, люди Руси, и Рима объединились, смешали свою кровь, и из этого смешения родилась Республика. И теперь, даже если они должны проиграть, они не поползут низко во тьму ночи, а пойдут с высоко поднятыми головами. И тогда легенда об этом также будет жить, и на повороте веков ее будут помнить, она возродится, и наконец, одержит победу.
Его мысли плавно перетекли к Гансу, желая, чтобы он был здесь, чтобы разделить момент. Как учил его Ганс, он передал ту силу и видение другим. Все указывали на него, но на самом деле это был Ганс, тот, кто все время кроил и вел его, и, в свою очередь, уже он создал Республику.