Перед всеми этими людьми страшный в неразрешимости своей встал вопрос: «Что же будет теперь? Куда теперь?»
Молчали. Вздыхали. Кряхтели.
— Ну что вы головы повесили! — говорил наконец с упреком Патрану. С этого он начинал вчера, позавчера, неделю и две недели назад. — Русские, как кривец, прошумят, пробушуют — и нет их. А мы останемся. Они, вон они уже где — не видно, не слышно, к Венгрии приближаются. Не русских, своих надо бояться. У нас своих хамов развелось хоть отбавляй. Земли захотели!.. — Сегодня старик говорил более горячо. — Ну, дождетесь же вы, Корнеску да Бокулеи!.. Вот только уйдут совсем ваши русские…
— Христова правда! — не дал договорить ему поп. Соскочив со скамьи, он принялся неистово креститься. — Христова правда… Несдобровать им, этим оборвышам проклятым. Адским огнем их…
— У нас один путь, господа! — прервал его хозяин. — Мы не беззащитны, и наши сельские хамы должны скоро в этом убедиться. Слава богу, новое правительство за нас…
— Совершенно верно! — живо подтвердил управляющий. — Мой господин, молодой боярин Штенберг, вчера прислал мне письмо, в котором подробно говорит об этом. Никакой земельной и вообще реформы не будет, господа!..
— Слава те, святитель наш! — снова подскочил поп. — Пресвятая матерь-богородица!
— …Король остается с прежними функциями, — торжественно повествовал управляющий, вce более воодушевляясь. В этом месте его речи содержательница корчмы и публичного дома всхлипнула, жандарм оглушительно шмыгнул носом и встал во фронт, застыв изваяньем у порога, а лавочник чмокнул в щеку бывшего примаря. — Лейтенант Штенберг пишет, что… — управляющий широко улыбнулся. — Он пишет, что Америка, великая Америка, господа, решила взять шефство над нашей бедной страной!.. И еще пишет лейтенант, — управляющий резко снизил голос до шепота, — он пишет, чтобы мы не сидели сложа руки, а действовали… Коммунистов и всех, кто им сочувствует, помогает, всех… понимаете?..
Поп вновь закрестился и бочком-бочком стал было пробираться к двери, но Патрану ловко подцепил его своими железными волосатыми пальцами за рясу и, водворив на прежнее место, пообещал:
— Сболтнешь где, отец Ион, конец тебе! Вот этими руками удавлю… Бог простит меня!
— Что вы, что вы, сын мой! — всплеснул пухлыми дланями перепуганный насмерть поп, подальше отодвигаясь от Патрану.
Проговорили до полуночи. Под конец собрания кто-то спросил:
— А где же твой Антон, Патрану?
— В город, в Ботошани, уехал, — ответил хозяин, побыстрее выпроваживая гостей.
На этот раз Патрану солгал: он не сказал, что послал своего старшего сына проводником большого отряда немцев, прорывавшихся в горы из ясско-кишиневского кольца через тылы русских войск.
Прошло уже несколько дней, а старший сын не возвращался. Это сильно тревожило старика. Проводив последним управляющего и закрыв за ним калитку, Патрану присел на крыльце. Не спеша раскурил трубку. Задумался. Под сараем младший, нелюбимый его сын играл на скрипке, выводя что-то жалобное, хватающее за душу.
— Леон, перестань пилить! — злобно прикрикнул на него отец и, застонав, тяжело вошел в дом.
Струна, тоненько взвизгнув, дрогнула, замерла, и вязкая, густая тишина повисла над усадьбой Патрану.
2
Раньше всех поднялся со своими верными помощниками — Кузьмичом, Лачугой и Наташей — старшина Пинчук. По случаю большой победы он решил переодеть разведчиков во все чистое. До выезда ему хотелось перегладить гимнастерки, брюки и белье. Наташа попросила у хозяйки дома гладильную доску и с помощью Кузьмича вынесла ее во двор. Михаил Лачуга выгреб из под котла угли и насыпал их в большой утюг, добытый Пинчуком еще в Шебекене, на Донце. Угли разгорались плохо. Лачуга ходил по двору, раскачивая дырявый утюг, как кадило.
За этим занятием и увидел его Ванин, проснувшийся в своем лимузине.
— Христос воскресе, отче Михаиле! — провозгласил он, натягивая гимнастерку.
— Воистину воскресе! — просвистел в щербатые зубы Лачуга.