— Так это ты… на лодке?
Связист молча кивнул головой. С его русых волос и гимнастерки стекала вода. Он опустился на дно окопа, вынул из нагрудного кармана маленький футляр, надел очки. Семен с каким-то смешанным чувством восхищения и жалости глядел на худощавого солдата. Движимый этим душевным порывом, он вплотную придвинулся к связисту и, обхватив своими грубыми черными руками его тонкую шею, крепко прижал солдата к своей груди.
— Кто ты такой? Откуда, друг ты наш?.. Откуда ты?.. — спросил Ванин.
— Ерофеенко Аким. Из роты связи.
— Из роты связи?
— Ну да.
— Как же! Слыхали! — уверенно соврал Семен, полагая, что так будет приятнее для связиста. — Ерофеенко, значит?.. Так, так… Как же ты, братец мой, всплыл, не утонул? Ведь больно уж ты того… неуклюжий… Как же это, а?..
— Жить хотелось, вот и не утонул, — равнодушным тоном ответил Аким, уже принимаясь за дело. Не веря своим ушам, Семен переспросил:
— Жить? Так почему ж ты к тому берегу не плыл, а к нам, когда тебе назад было ближе?.. Жить?.. Тут ты с нами много не проживешь…
— Мне приказано на этот, а не на тот берег плыть, — все тем же безразличным тоном ответил связист. Он нажал на кнопку. Раздался тонкий, комариный звук. Дунул в трубку:
— Алло! Алло! Это «магнит»? Говорит Ерофеенко… В ухо телефониста ударил захлебывающийся крик, должно быть, его дружка:
— Ерофеенко?! Аким! Жив!..
— Перестань кричать. Попроси «первого»!
Марченко быстро подошел к аппарату, поднял к уху телефонную трубку. Рука лейтенанта крепко вцепилась и заплечные ремни снаряжения. Лейтенант и его солдаты знали, что «первый» — это командир дивизии.
— Да… так точно, товарищ «первый»! Ничего… Спасибо… Есть!..
Марченко еще с минуту держал трубку у уха, а потом осторожно положил ее на аппарат.
— Завтра. Ночью…
Сенька, услышав эти слова командира, быстро понял их смысл и так прижал к себе Акима, что у того очки слетели с носа.
— Милый ты наш, родной… Чудом посланный! Да мы с тобой теперь не то что до завтрашней ночи, а век на этой плешине можем продержаться!
Очнулись немецкие пулеметы, разорвали с треском тишину.
— Всполошились, дьяволы!
— Жарковато вам тут было? — спросил Аким.
— И не спрашивай. Такое, брат, было, аж кишки к сердцу в дверь стучались, — за всех ответил Семен и развалился в окопе, сладко позевывая.
Пинчук ушел наблюдать.
Стрельба прекратилась, стало тихо. Только вода шумела в камышах.
«Жить хотелось?.. Ишь ты! Чудак…»
У Ванина не выходили из головы эти слова…
Вот и сейчас, когда Аким ушел в родное село, Сенька вспомнил о них.
— Так, говоришь, вернется, Петр, а?
— А як же. Обязательно вернется.
— Может, мы зря его отпустили?
— Ничего не зря.
Солдаты замолчали. По степи с востока медленно подходила ночь. Шахаев обдумывал что-то. Потом позвал разведчиков и объявил:
— Сейчас отправимся. Надо проверить данные, полученные от партизан.
— А как же…
Сенька не договорил. Он хотел сказать: «А как жe Аким?», но вовремя сообразил, что об этом сейчас спрашивать не следует.
11
Старый Силантий все дни проводил в больших хлопотах. Ранним утром отправлялся в поле и возвращался домой только поздним вечером. Радостно взволнованный, садился за стол и, надев очки, записывал что-то на клочке бумаги. В такие минуты бабка боялась его тревожить: старик был крут. Присев рядышком и сложив на груди худенькие, с синими прожилками руки, тихая, она задумчиво глядела, как мохнатые брови Силантия сходились над переносицей, закрывая дужку очков, и ей до боли сердечной хотелось завести разговор о сыне, который с первых дней войны ушел добровольцем на фронт и теперь находится бог знает где. Но старуха боялась помешать мужу и, тяжело вздыхая, молчала.
— Шла б спать, старая, — не отрываясь от бумаги, говорил Силантий.
И бабка покорно удалялась.
В день Первого мая дед никуда не пошел. До полудня сидел в хатенке. И все-таки не вытерпел, вышел во двор. Решил покопаться в палисаднике. Воткнул лопату в землю, да так и оставил ее, бессильно опустив седую голову на черенок: «К чему копаю… для кого?» Старик тяжело, прерывисто вздохнул и прислушался. С далекого шоссе до его слуха докатывался низкий, непрерывный гул чужих моторов.