— Убит ваш командир, — сказала девушка.
Три белые головы упали на подушки. В палатке стало тихо. Только листья шумели за дверью да где-то далеко гудел бой.
Через некоторое время опять чья-то белая голова поднялась:
— Сестричка… а как же фашисты, не прошли?..
— Не прошли, — ответила сестра. — Захлебнулись!
— И не пройдут! — сказал тот же солдат убежденно. — Я так смотрю. После этих боев немцы уже больше не будут думать о наступлении. Насчет обороны больше…
— О чем же им теперь думать?.. Ошибся Гитлер в своей стратегии. Сорок третий год за сорок первый принял…
— Вот и поплатился!
— Еще не так поплатится!.. — над одеялом поднялся чей-то кулак.
— Перемолотим его тут, а потом сами в наступление двинемся и погоним его до самой границы, — вдруг проговорил солдат, у которого ни глаз, ни рта не было видно — вся голова его была забинтована. Помолчал и не спеша, как давно выношенное, высказал: — В этом теперь и состоит наша стратегия! — очевидно, солдату нравилось не совсем понятное, но веское слово «стратегия».
Фетисов молчал: ему нельзя было говорить, и это для него было тяжелее всего — ведь как ему хотелось высказать и свои мысли по столь волнующему вопросу!.. Он заскрипел зубами и глухо простонал.
Замолчали и остальные. Будто все, что нужно было сказать, уже сказано и итоги подведены.
7
Ночь была беспокойной, тревожной. Небо бороздили бессонные «короли воздуха» — «У-2»; на Харьков, Белгород и дальше плыли невидимые тяжелые бомбардировщики. Землю давил густой, ровный гул их моторов. У Красной поляны шел бой с прорвавшейся группой немцев. Оттуда слышались выстрелы танковых пушек и противотанковых орудий; легкий ветерок добрасывал сюда надрывный кашель немецких пулеметов, который сплетался с отчетливым ответным рокотом «максимов». Звонко ахали тяжелые минометы; стучали бронебойки, заботливо работали бесстрашные и злые «сорокапятки»; смахивая с деревьев листья, сверлили воздух пудовые снаряды тяжелых гаубиц, стоявших на лесных прогалинах. В багровое от пожарищ небо по-прежнему взлетали ракеты. А из леса все тянулись и тянулись, надрывно урча, грузовики, скрипели колесами повозки. Отовсюду неслись негромкие крики шоферов, ездовых, свист бичей, звонкие удары по лошадиным крупам.
После жаркого дневного боя шла обычная утруска поредевшего переднего края — знакомая фронтовому люду картина.
Пинчук с Кузьмичом всю ночь возили снаряды для артполка и возвратились к себе в роту лишь с восходом солнца. Распрягая лошадей, Кузьмич заметил, что одна из них, с обрубленным ухом, его любимица, понуро опустила длинную красивую морду и, против обыкновения, не подняла ее, когда он снимал хомут. Испугавшись, Кузьмич обежал кругом кобылицы и только теперь увидел рану на ее задней ноге. Осколок снаряда разворотил ляжку.
— Маруська, милушка ты моя… Как же это… а? Что же ты молчала, красавица моя одноухая, глупая ты моя?.. — шептал ей в горячие ноздри Кузьмич. Старик нервно кусал левый ус, растерянно разводя руками.
— Якого ж биса ты стоишь? — прикрикнул на него Пинчук, поглаживая свой голый, бритый череп. — Ветеринара зови!..
Дивизионный ветпункт находился недалеко, и через полчаса, сопровождаемый Кузьмичом, оттуда явился старшина-ветфельдшер. Осмотрев раненую лошадь, он тотчас же приступил к делу. Кузьмич стоял рядом и изо всех сил старался разжалобить «доктора», как он льстиво называл ветфельдшера.
— Вы только подумайте, товарищ доктор, — дышал беззубым ртом Кузьмич в фельдшерское ухо, — ведь слово дал я своему председателю колхоза сохранить и в целости доставить обратно же… А тут такое несчастье!.. Человек вы, стало быть, ученый, коль за этакое ремесло взялись… Помогите, век буду в благодарностях…
И «доктор», в звании старшины ветеринарной службы, отвечал точь-в-точь как чеховский Курятин из «Хирургии» несчастному дьячку Вонмигласову:
— Дела эти, старик, нам знакомые. Пустяки это… Мы — мигом!
От обоих усачей попахивало водочкой.
Маруська своим жестким хвостом больно хлестнула по лицу нагнувшегося к ее ноге ветеринара.
— Тпру! Ты, безухая!.. А ты что рот разинул?! — рассердился лекарь.
— А что я могу с ней поделать… слепни одолевают… гнус по-нашему, по-сибирски… — робко оправдывался Кузьмич.
— Подержи хвост!
Кузьмич послушно исполнил приказание. С его помощью ветфельдшер промыл рану, зашил ее и туго перевязал бинтом.
— Ну, вот и все, — сказал он, разгибаясь. — Завтра на ветпункт приведешь.