— Что вы, что вы, товарищ старшина… товарищ доктор! — взмолился Кузьмич. — Да я сам ее выхожу!
— Ну смотри, — примирительно сказал фельдшер. Между ними завязалась неторопливая беседа.
— Конюхом, значит, был?..
— Конюхом, — ответил Кузьмич, оглядываясь вокруг. Но вместо Пинчука он заметил бегущую девушку, — Какую-то девчонку сюда нелегкая несет, — сказал он не то себе, не то своему собеседнику. — Никак, Верка с почты?.. Так и есть — она, курносая. И зачем бы ей?
Бойкая, краснощекая, она подбежала к Кузьмичу и, волнуясь, спросила:
— Иван Кузьмин, все… вернулись?
— Это ты о ком?
— Разведчики ваши?..
— Вернулись.
— Все?! — большие черные глаза девушки умоляюще смотрели на Кузьмича.
— Как будто все…
— Точно?.. Иван Кузьмич, точно? Иван Куз… — запнувшись на последнем слове, она повернулась и быстро побежала прочь, мелькая брезентовыми сапожками.
Кузьмич и недоумении оглянулся вокруг: у входа в землянку, широко и небрежно расставив ноги, стоял Сенька Ванин.
— Ах вон оно что, — вздохнул Кузьмич и пояснил ветфельдшеру: — Любовь, стало быть… Так-то! И война нипочем. Вот она, молодость, что делает, язви ее корень!..
Мимо, будто не замечая их, независимой, валкой походкой прошел Сенька.
— К ней… — без труда заключил Кузьмич и опять вздохнул:-Хорошие хлопцы, я вам скажу! Им бы жить да жить. Советская власть выпестовала их, но и избаловала сильно, — Кузьмич неожиданно обиделся, закусил ус. — Вот идет, шкет этакий, мимо и даже не поздравствуется. Нуль внимания!.. А того не могет понять, что его еще и на свете не было, а я уж эту самую Советскую власть защищал, кровь проливал за нее… — голос его задрожал, оборвался, глаза быстро покраснели.
— Ну, и их черед пришел, — сказал ветфельдшер.
— Черед-то черед. Это все так, — как бы согласился Кузьмич. — Да ить и мы опять с ними. Это, почитай, для меня уже третья большая война…
Старик умолк, пошарил в кармане, и в его руках появилась маленькая шкатулка.
— Супруга моя, — вынул он пожелтевшую фотографию.
— Уж больно молода! — удивился ветеринар. — Жива-здорова?
— Бог ее знает…
— Как так?
— Длинная история…
Кузьмич взял у старшины фотографию, спрятал ее в шкатулку и, еще раз поблагодарив ветфельдшера, пошел прочь.
— Вера!.. — позвал Сенька, ускоряя шаг. — Обожди же!..
Краснощекая толстушка остановилась, потом не вытерпела и побежала навстречу Ванину. Она подскочила к нему и, быстро поднявшись на носках своих брезентовых сапог, прямо с лета чмокнула его в губы.
— Тю ты… дуреха!.. — смутился Сенька. — Увидят же!..
— Пусть видят!.. — сказала она с вызовом и поцеловала его еще раз. Черные глаза ее блестели. — Ой как же я… люблю тебя, Сеня!.. А ты… а ты меня… любишь?
— Вот еще глупости.
Она обиделась, надув губы, как ребенок. Сеньке стало жаль ее. Но неопытен был в любовных делах лихой разведчик. Неуклюже обнял ее, а поцеловать так и не решился. Пробормотал только:
— Ох же и чудная ты… Вера!
— Ну и пусть! — сказала она дерзко и опять хотела поцеловать его, но он отстранился.
— Довольно же. Увидят, проходу не дадут. Засмеют… — Он взял девушку под руку.
— А тут можно поцеловать?.. Сеня, а?.. — спросила она, когда они оказались в лесу.
Он смутился.
— Ну тебя к лешему… Давай лучше поговорим…
Но она все-таки поцеловала его.
— Ну, рассказывай, — попросила Вера.
Сенька молчал. Куда только девалось его красноречие: сейчас он не находил, о чем говорить с подругой. А ей, в сущности, и так было хорошо. Лишь бы Сенька был с ней. С ним хорошо сидеть и молча. Вот так… Она прижалась к его груди и беззвучно засмеялась, счастливая.
8
Дни были долгие и одуряюще жаркие. Высоко на небе неподвижно стояли белые хлопья облаков — равнодушные ко всему, что творилось на земле. Скользя между ними, подкарауливали своего воздушного противника истребители. Сливаясь с облаками, вспухали по всему небу, как белая сыпь, небольшие кучерявые барашки разрывов зенитных снарядов. Выстрелов самих зениток не было слышно в общем гуле непрекращавшегося вот уже которые сутки сражения. До летчиков же вообще не доходили грохот орудий, пулеметная трескотня, ружейные хлопки и сердитый рев танковых моторов. Они смотрели на поле боя сверху, и оно напоминало им какое-то огромное мирное стойбище — и там и сям горели костры, будто кочевники готовили пищу; клубилась пыль под гусеницами бороздивших землю танков, словно прогоняли стада. Донец светился совсем спокойно и приветливо, — отсюда, сверху, не видно было солдатских трупов, медленно плывших по воде, взбаламученной бомбами, не слышно предсмертного зова тонущих. Летчики-бомбардировщики сбрасывали свой смертоносный груз, и до них не долетал оглушающий грохот взорвавшихся бомб — только видели они высоко поднявшиеся столбы дыма и пыли.