Король в замешательстве. Очевидно, его принудят отдать приказ о выходе
Румынии из войны на стороне немцев. Полагаю, однако, что от этого мало что
изменится в положении страны: двор переориентируется -- и все. Место немцев
займут, конечно, американцы -- сами понимаете! Разницы между теми и другими
большой нет, да и драка между ними совершенно иного свойства. Американцам,
например, преотлично удалось сохранить свои капиталы в нашей стране даже в
тот момент, когда здесь господствовали немцы. Надеюсь, когда-нибудь вы
узнаете подробности. Строжайшая тайна! Мне -- и то удалось разнюхать все
случайно..."
Рупеску возмущенно шмыгнул носом и оторвался от чтения. "Мне -- и то!"
-- повторил он, качая головой. "Ну что за наглая самоуверенность у
полковника! И этот вечно снисходительный тон. Выскочка! Он позволяет себе
постоянно разговаривать со мной свысока. Что же, однако, удалось ему
разнюхать? -- не без зависти подумал генерал. -- Что за строжайшая тайна?.."
А Раковичану "разнюхал" следующее.
В Румынии, как и во многих других странах, попавших в колесницу
Гитлера, американским предпринимателям пришлось в отдельных случаях
прибегнуть к операции по маскировке своих авуаров*. Соответствующие акции
передавались в собственность некоторым связанным с американским капиталом
трестам в нейтральных странах, а зачастую -- и в самой Германии или на
территориях, включенных в состав Третьей империи. Таким образом,
американское предприятие за одну ночь становилось предприятием с нейтральным
или даже с... германским и редко с румынским капиталом. Представители
американских деловых кругов не прекращали вести переговоры и совершать
коммерческие сделки со своими врагами.
* Авуары -- вклады в банк за границей.
"В столь тяжкий для нашей родины час, мой дорогой друг, нельзя терять
голову, -- писал далее Раковичану.-- У нас осталось право выбрать
покровителя. Сделать это нетрудно, если иметь в виду, что песня Гитлера,
по-видимому, уже спета, а деловые круги Америки очень заинтересованы в нас.
Нужно анализировать и нужно действовать. Причем действовать хитро. Ваш
коллега генерал Санатеску (помните, мы говорили с вами о нем) --
благороднейший человек, он готов взять на себя верховную власть в стране,
против чего двор не возражает: наши соображения полностью разделяются
реджеле Михаем и Мамой Еленой. Санатеску их устраивает. Не далее как вчера я
имел честь провести с ним двухчасовую беседу. Прелестный господин и
аристократ, словом -- наш, и это не мешает ему на всех перекрестках бранить
режим Антанеску и расхваливать русских "освободителей". Вот это, я понимаю,
камуфляж! Его превосходительство генерал Санатеску просил меня передать вам,
чтобы и вы, мой дорогой друг, действовали по его образу и подобию. Пока что
у нас нет иных путей. Не исключена возможность, что уже завтра вы станете
союзником русских. Так не жалейте красивых слов, клянитесь им в союзнической
верности, в горячей сыновней любви, бейте себя в грудь, плачьте, ревите
белугой в своем искреннем раскаянии. Проклинайте Гитлера и Антонеску,
особенно нажимайте на последнего, окрестите его палачом, людоедом, извергом
рода человеческого. Русским это понравится. А нам наплевать. Антонеску сошел
со сцены, и мы ничего не теряем. Действуйте же, мой милый генерал, и знайте,
что так надо. Действуйте, но, повторяю, не теряйте голову. Никакого общения
ваших солдат с русскими не должно быть. Бойтесь этой заразы. Пусть это будет
вашей первой заповедью. И вот вам вторая -- уповайте на американцев!
Желаю вам, генерал, успеха. Ваш И. Раковичану".
Рупеску перечитал письмо еще раз, теперь уже не отрываясь, и задумался.
История сделала какой-то резкий скачок, и вокруг вершилось что-то непонятное
и потому страшное. "Что же это такое?" -- в который раз спрашивал себя
генерал, все ниже и ниже опуская маленькую голову под огромной запыленной
фуражкой, напоминавшей своими размерами решето. "Неужели все к черту?..
Король, бояре, генералитет -- все! Не может быть... Что же это?.." И уже
вслух глухо и трудно выдохнул: "Негодяи, жалкие торговцы!.. Им ничего не
стоит продать родину. Лишь бы купец побогаче. Проходимцы!.. Ну, а ты куда
же? К какому берегу?" -- спрашивал себя генерал.
Ответа не находилось.
В тот день, когда Рупеску получил это письмо, в пяти километрах от
Бухареста, в лесу на небольшой полянке сидело человек сорок рабочих. Были
среди них металлисты, нефтяники, шахтеры, каменщики, ткачи,
железнодорожники. Судя по их исхудавшим лицам и по горящим, воспаленным
глазам, люди эти только что возвратились с нелегкого задания и теперь
обсуждали результаты своего похода. Им еще не верилось, что все кончилось
так благополучно, что их открытое выступление обошлось без жертв.
-- А вы видели, как перетрусил тот жандармишка, когда мы подходили к
зданию сигуранцы?
-- Что там жандарм: немцы и те разбежались от склада с оружием.
-- А другой отряд, сказывают, проник прямо во дворец. Как у них там,
Николае, все благополучно?
-- Все обошлось как нельзя лучше.
-- Ну и дела! Николае, а сегодня ночью вновь двинем?
-- Да, Николае, куда мы теперь?
Вопросы эти были обращены к невысокому, коренастому человеку с короткой
прической, который сидел посреди сгрудившихся вокруг него рабочих. На
коленях у этого человека лежал немецкий автомат. Вооружены были и остальные:
кто автоматом, кто винтовкой, кто револьвером. Один из них, шахтер, с
темными, узловатыми руками, по виду самый старший, спросил, беспокойно глядя
прямо перед собой:
-- Ну вот, сделали мы это дело. А дальше что? Скажи, Николае, что будем
делать дальше? -- Рабочий, по-видимому, знал Мукершану уже давно. -- Не по
домам же будем расходиться?
-- Только не это! Дома нам сейчас делать нечего, Лодяну. -- Мукершану
встал. За ним начали подниматься и другие. Однако он попросил: -- Сидите,
товарищи. Я так лучше увижу всех. Дома нечего делать! -- повторил он строже
и, испытывая знакомое ему воодушевление, заговорил горячо: -- Мы совершим
величайшее преступление перед страной, перед нашим исстрадавшимся, бедным
народом, если не воспользуемся благоприятно сложившейся обстановкой. Красная
Армия стремительно приближается к Бухаресту. Через неделю, самое большое
через две, она будет здесь. История нашего революционного движения не
предоставляла еще нам более удобного момента взять власть в свои руки и
навсегда покончить с буржуазно-помещичьими порядками. Мы покроем себя
неслыханным позором, если упустим этот исторический момент. Не стыдно ли
будет нам, передовому классу, если в такое исключительное время мы станем
отсиживаться дома?
Помните, товарищи, кроме нас, рабочих, в Румынии нет силы, способной
поднять весь народ на революционную борьбу и довести эту борьбу до победного
конца! Мы с вами, друзья, сделали только первые шаги. Теперь мы должны пойти
дальше, на решительный штурм прогнившего старого строя. Другого пути у нас
нет! Вокруг нас, рабочих, объединяются все прогрессивные элементы страны...
-- Ты, верно, не понял меня, -- обидчиво перебил угрюмоватый шахтер. --
Неужели я колеблюсь?..
-- Я уверен в тебе, Лодяну. Разве старый шахтер подведет? Но ты
спросил, что нам делать дальше. И вот я отвечаю. Вчера кто-то меня спросил,
кажется ты, Лодяну, пойдут ли за нами крестьяне? Вопрос уместный, ибо
беднейшее крестьянство -- наш главный союзник в борьбе. И от того, к кому