оно примкнет, будет зависеть исход этой борьбы. Вот почему многих из нас с
вами партия посылала в деревни и села. Мы хорошо знаем, чего хотят
крестьяне. Им нужна земля. Получить ее они могут только с нашей помощью, с
помощью рабочих. Убедить крестьян в этом -- значит завоевать их на свою
сторону. Думаю, что нам удастся это сделать! Бедные крестьяне -- а их
большинство! -- пойдут за нами!
-- Конечно, пойдут. Куда же им еще! -- выкрикнул рабочий в
железнодорожной гимнастерке. И вдруг, приблизившись к Мукершану и силой
усаживая его рядом с собой, застенчиво улыбаясь, попросил: -- Говорят,
Николае, ты видел русских солдат. Расскажи нам о них, Николае! Какие они из
себя?
Взволнованнее задышали рабочие. Освещенные улыбками, помолодели их
худые лица.
-- Расскажи, Николае!
-- Ты давно обещал!
-- Что ж вам сказать о них? -- Мукершану уселся поудобнее, пригласил
всех поближе к себе. -- Веселые ребята эти русские. Вот их ничто не устрашит
и не остановит. И очень надеются, что свою кровь они проливают на нашей
земле не даром, что мы, их братья по классу, будем действовать решительно.
-- Да уж не подведем! -- глухо проговорил шахтер. Его дружно
поддержали:
-- Антонеску вышвырнули. На этом не остановимся.
-- Гривица* больше не повторится! -- железнодорожник яростно щелкнул
затвором своей винтовки. -- Умнее стали...
* Имеется в виду забастовка железнодорожников в Гривице в 1933 году,
разгромленная правительством.
-- Разрешите от вашего имени заверить партию, что мы не остановимся на
полпути... -- Мукершану хотел еще что-то сказать, но его перебили:
-- Пусть ЦК не сомневается. Мы все пойдем за ним! А ты, Николае,
рассказывай нам о русских!
-- Давай, Мукершану!
-- Мы слушаем тебя!
-- Что ж, это можно. -- Мукершану положил свои тяжелые руки на
вороненое тело автомата. -- Сначала только вот о чем: Центральный комитет
поручил мне отобрать десятка два рабочих-добровольцев и отправиться с ними в
армию. Надо, товарищи, чтобы и армия пошла за нами и в решительный момент
поддержала нас. Кто желает пойти со мной?
-- Записывайте меня, -- первым попросил шахтер.
Но Мукершану возразил:
-- Нет, Лодяну, тебе надо остаться. У тебя пятеро детей, жена больная.
Да и возраст твой непризывной. Так что будешь работать среди молодых рабочих
в своей шахте. К тому же у тебя в армии служит брат. Парень он, помнится,
толковый.
-- Разумный, ничего не скажешь, -- с тихой гордостью за младшего брата
проговорил шахтер. -- Только обижаешь ты меня, старика, Николае...
-- Ничего, ты тут нужнее,-- успокоил его Мукершану.
Добровольцами оказались почти все. И Мукершану пришлось самому решать,
кого взять с собой в армию; пожилых семейных рабочих он уговорил остаться на
своих местах.
3
Дивизия генерала Сизова в полдень встретилась с большим препятствием.
Путь ей преграждала неглубокая, но бурная и довольно широкая горная речушка
Молдова, к тому же сильно порожистая. Движение полков застопорилось. Ждать,
пока саперы наведут переправу, было просто невозможно: в войсках
распространился слух, что левый сосед, овладев городом Тыргу-Фрумос, будто
бы уже подходит к Роману -- городу, взятие которого входило в задачу дивизии
Сизова. Слух этот еще больше подогрел и без того разгоряченные солдатские
души. Растерянность, вызванная встречей с злополучной речушкой, длилась
всего лишь несколько минут.
-- Что ж вы стоите, как мокрые курицы?.. Гвардия!..-- с этими словами
широкоплечий пехотный старшина с перевязанной головой, не раздеваясь и не
разуваясь, высоко подняв над собой бронебойное ружье, вошел в воду. -- За-а
мно-ой! -- закричал он, и солдаты, один за другим, хохоча и задыхаясь от
холодной горной воды, кинулись в речку.
-- Это же Фетисов повел свою роту! -- крикнул кто-то из сержантов. --
Ну и ну!.. Вот чертушка!..
-- Даешь Ромыния Маре! -- неслось отовсюду.
Стрелковые батальоны быстро форсировали реку. На другом ее берегу
солдаты разувались, выливали из сапог и ботинок воду; взбудораженные,
повеселевшие и охмелевшие от радости стремительного движения, они строились
в колонны и с песней шли вперед, пропадая в тучах пыли.
Вьюги да бураны,
Стeпи да курганы, --
неслись звуки, рожденные еще в огневые дни Сталинграда.
Грохот канонадный,
Дым пороховой... --
рвалась песня к желтому небу...
Мы идем к победам,
Страх для нас неведом!..
Река ревела, билась меж сотен солдатских ног, заливала лица бойцов
сердитыми брызгами, многих сваливала, готовая унести куда-то. Но таких
быстро подхватывали под руки их товарищи, и волны реки в бессильной ярости
отступали. В музыку водоворотов вплетались, как гимн мужеству, слова
неумолкавшей песни:
Страх для нас неводом!..
Какой-то солдат попал в колдобину, нырнул с головой, потом вновь
появился на поверхности, фыркая и отдуваясь. Пилотку его уносило вниз по
течению. Он попробовал было ее догнать, но скоро убедился, что это ему не
удастся. А солдаты кричали со всех сторон:
-- Держи, держи ее, Федченко!..
Но маленький солдатик, ученик Фетисова, без сожаления махнул рукой.
-- Хай плыве. Мабуть, в Черном мори жинка моя, Глаша, поймав... -- Он
говорил это без улыбки. Худенькое конопатое лицо солдата было
серьезно-сосредоточенным.
"Глаша!"
Это слово больно резануло сердце старого сибиряка. Кузьмич так прикусил
ус, что несколько рыжих, прокуренных волосинок, откушенных им, упало в воду.
Ездовой размахнулся, с силой огрел лошадей наискосок сразу обеих длинным,
сплетенным в форме змеи кнутом. Одноухая дрогнула всем своим холеным крупом,
испуганно фыркнула и махнула в воду, увлекая за собой и вторую кобылицу.
Повозка подпрыгивала на подводных камнях, ее заносило течением. Но сильные,
разгоряченные лошади влекли бричку за собой. Рассвирепевший Кузьмич,
привстав, не переставая сек их. Сидевшие на повозке Пинчук, Камушкин и
Пилюгин, не понимая причины этой внезапной ярости безобиднейшего старика, с
изумлением следили за ним. На блестевших спинах лошадей вспыхивали молнии от
беспорядочных и злых ударов кнута.
-- Ты сказывся чи що? -- не выдержал Пинчук, когда лошади уже вынесли
повозку на противоположный песчаный и отлогий берег. -- Ось я возьму кнут да
тебя потягаю им, старого биса! -- пригрозил он тяжело дышавшему Кузьмичу.
На левом берегу оставался из разведчиков один Михаил Лачуга. Он ждал,
пока его битюг напьется.
-- Швыдче!.. -- поторопил его старшина.
Труднее было переправить артиллерию. Первой вышла к реке батарея
капитана Гунько. Петр, увидев на берегу полковника Павлова, подбежал к нему:
-- Товарищ полковник, пeрвая батарея прибыла к месту переправы!
Павлов не понял будто, для чего ему докладывают об этом. Он сердито
посмотрел на Гунько.
-- Там... там давно надо быть!.. -- полковник махнул в сторону
противоположного берега. Серые быстрые глаза его вдруг потеплели. -- Ладно,
начинайте переправу!..
Старый офицер Павлов до такой степени был влюблен в свою артиллерию,
что, казалось, другие рода войск для него ничего не значили.
-- Артиллерия все решает! -- часто повторял он.
Артиллерийские офицеры любили своего начальника, хотя имели немалое