нашей роты, обманул нас,-- закончил солдат.
-- Я так и знал,-- великан потемнел еще больше.-- Вот змея!..
Прикидывается еще добреньким. Послушай, солдат! -- вдруг оживился угрюмый
румын.-- Ты хорошо говоришь по-русски, попроси у этого товарища... знаешь
что? -- на минуту растерялся, покраснел, потом быстро выпалил: -- Звездочку
красноармейскую!..
-- Что ты говоришь? Как можно?
Великан, умоляюще глядя на солдата, владевшего русским языком,
повторил:
-- Попроси же! Ну что тебе стоит...
Это был брат старого шахтера, тот самый Лодяну, которого по решению
трибунала разжаловали из офицеров в рядовые -- одновременно с расстрелом
капрала Луберешти. "Попроси",-- твердил он.
Но Громовой и сам понял, чего хочет этот богатырь. С минуту
поколебавшись, сержант стянул с головы пилотку, отвинтил звездочку и
собственноручно прикрепил ее к пилотке румына.
Румынки из соседнего села приносили солдатам еду: разрезанную суровой
ниткой дымящуюся мамалыгу, яйца, молоко, брынзу. Получили свою толику и
собеседники Громового.
-- Кушяй... товарыш!..-- угощал Громового Лодяну.
Сержант охотно взял предложенный ему кусочек мамалыги. Усердно хвалил,
подмаргивая молодым румынкам:
-- В жизни не ел такого! Просто объеденьe.
В другом конце сада пела скрипка, гулко стучал барабан, насытившиеся
солдаты отплясывали бэтуту*. Организатором веселья был бухарестский
железнодорожник, который пришел в корпус с Мукершану. Постепенно и все
солдаты перебрались туда, и до самого утра под темными деревьями не умолкал
шум.
* Б э т у т а -- румынский народный танец.
3
Ванину стоило немалых трудов разыскать ночью, да еще в незнакомом,
неизученном поселке дивизионную полевую почту. Но не было еще случая, чтобы
он не доводил своего плана до конца.
-- Как это ты нас нашел, Сеня? -- обрадовалась Вера, с удивлением глядя
то на сверкающий лимузин, то на Семена, стоявшего в наполеоновской позе под
лучами фар.
-- Какой же был бы из меня разведчик? -- снисходительно улыбнулся
Семен.-- Садись вот, прокачу, соскучился, честное слово.
-- Я сейчас, Сеня! Только начальника спрошу!
Вера скрылась за дверью и через минуту появилась снова, прямо с ходу
чмокнув Сеньку в запыленные губы.
-- Разрешил... Ну, куда же мы?
-- Садись, там видно будет...
Он усадил ее рядом с собой, включил скорость, дал газ, и машина в
минуту вырвалась из поселка.
-- Сеня, чья это? -- спросила Вера, ежась и от ночной прохлады и от
легкой дрожи, вызванной близостью любимого.
-- Румынский генерал подарил! -- гордо сказал Семен. И на всякий случай
спросил: -- Не веришь?
-- Верю, Сеня...-- сразу согласилась девушка, не сомневаясь, что он
соврал, но не желая именно в такой момент портить ему настроение.
Часа через два, присмиревшую и усталую, боявшуюся поднять глаза на
своего возлюбленного, Ванин, молчаливый и виноватый, доставил девушку на
почту, а сам поехал искать свое подразделение. Разведчиков он нашел
сравнительно быстро. На одном доме, тускло освещенном электрической
лампочкой, увидел большую, неуклюжую надпись углем:
ПИНЧУК ТУТОЧКИ
Толстая стрела, устремленная вниз, категорически подтверждала, что
Пинчук именно "туточки", а не где-нибудь еще.
Семен дал несколько протяжных, скрипуче-звонких гудков. Ему хотелось
обязательно вызвать кого-нибудь из хлопцев и поразить своим приобретением.
Ворота открыл Михаил Лачуга.
-- Где ты взял эту штуковину, Сенька? -- спросил он, скаля в улыбке
большой щербатый рот.
-- Во-первых, я тебе не Сенька, а господин капитан,-- предупредил
Ванин, который, оказавшись среди своих ребят, снова впал в обычный свой
шутливо-беззаботный тон,-- а во-вторых, соответственно чину мне вручена
персональная машина!..
Лачуга захохотал. Засмеялся и Сенька:
-- Ну ладно. Давай дорогу.
Через минуту он уже рассказывал окружившим его разведчикам про свои
похождения, про то, как он "пленил" целый румынский корпус во главе с
генералом. Пыль ловко сдабривал великолепной, захватывающей небылицей, на
что был большой мастер. Аким под конец Сенькиного повествования не выдержал
и заметил:
-- У тебя, Семен, получается похлеще, чем у Кузьмы Крючкова.
-- Ну, ладно, ладно,-- проворчал Сенька.-- Ты, Аким, безнадежный
маловер. Кузьма Крючков врал, а я... Да вот спроси Шахаева.
В доме за маленьким круглым столиком трудились Пинчук и Шахаев. Петр
Тарасович уговорил-таки парторга написать письмецо секретарю райкома, чтобы
тот помог Юхиму в строительстве клуба. Лицо старшины было по-прежнему сильно
озабоченным. Нелегко, видимо, было ему управляться с двумя хозяйствами:
маленьким, но очень канительным хозяйством разведчиков и большим, не менее
канительным хозяйством колхоза.
Шахаев давно наблюдал за Петром Тарасовичем: тот хмурился, щипал усы,
кряхтел, на крупном лице его появились капельки пота. Очевидно, очередная
"директива" давалась ему трудно.
"Дорогой товарищ Пинчук! -- думал Шахаев, глядя, как хлопочет этот
неуемный и неутомимый человечище.-- Скоро, скоро вернешься ты к своему
любимому делу! Как же оно закипит в твоих сильных золотых руках!"
Деловую обстановку нарушил вошедший в комнату Ванин. Он был, что
называется, в форме. Плутоватое лицо сияло хитрой ухмылкой, а в выпуклых
глазах -- зеленый озорной блеск, и весь он имел гордую осанку.
-- Что, товарищ старшина, опять директиву строчите? Бедной вашей
Параске скоро их подшивать некуда будет, входящих номеров не хватит... Вот
бы селектор для вас установить на Кузьмичовой повозке. Надели бы наушники да
и слушали, что в вашем колгоспи робится. А так разве можно управлять --
одними директивами. Этак руководят только плохие начальники, для которых и
имя придумано подходящее: бюрократы...
-- Замолчи же ты!.. Зарядив, як пулемет!.. Ось я тоби покажу бюрократа!
-- загремел Пинчук, подымаясь из-за круглого стола. Лицо его и вправду не
предвещало ничего хорошего. Ванин решил, что разумнее всего будет поскорее
ретироваться.
Вслед за Сенькой вышел на улицу и Шахаев. Вышел, как ему думалось,
освежиться ночным воздухом, но уже в следующую минуту строго уличил себя:
"Ты же вышел увидеть ее, Наташу..."
Где-то в глубине двора раздался и тут же смолк ее голос. Парторг,
словно бы желая утихомирить свое сердце, крепко прижал руку к груди и быстро
прошел во двор, к тому месту, откуда доносилась румынская речь. Там вели
беседу братья Бокулеи.
-- Кто вам сказал такое про русских? Вот уже от третьего солдата
слышу,-- говорил старший.-- Ты посмотри на меня,-- жив и, как видишь,
здоров. А я ведь провел среди них несколько лет. Русские -- не фашисты. Они
совсем другие люди, Димитру. Я не могу тебе объяснить всего, но ты сам
поймешь, когда побудешь среди них. Убивать они нас не станут. Это какая-то
сволочь наговорила про них такое. Мы еще найдем этого человека. Мы очистим
нашу армию от негодяев, Димитру. Армия должна служить народу. Про русских
говорить такое может только наш враг.
-- А вдруг правда, Георге? -- с беспокойством спросил младший Бокулей.
-- Ты что же, родному брату не веришь?
-- Никому сейчас верить нельзя.
-- Глупый ты, Димитру. Ну, ладно, не веришь мне, но верь в советских
людей. Это -- особенный народ, они всегда -- за правду!..-- Георге Бокулей