невольно коснувшись красноармейской звездочки на своей пилотке.
-- А вам нравится, Лодяну, что нами командуют эти, советские? Вы
забыли, очевидно, историю с капралом Луберешти! Так я вам могу ее напомнить.
Вам доверили снова командование взводом. А вы... вы пресмыкаетесь перед
русскими!..
-- А вы, господин лейтенант, хотели бы, чтобы нами по-прежнему
командовали немцы? Так я вас понял? -- Сказавший эти слова близко подошел к
Штенбергу. Тот узнал в подошедшем нового командира соседней роты, Мукершану,
которого пытался убить еще там, в Гарманешти. При любой встрече с этим
человеком Штенбергу становилось не по себе.
Братья Бокулеи, по странному стечению обстоятельств попавшие в роту
молодого боярина, глядели на него откровенно ненавидящими глазами.
-- Где ваша национальная гордость, Мукершану? -- выкрикивал Штенберг.
-- Вы -- румын, а ползаете перед русскими!..
-- Что-то вы не говорили о национальной гордости, господин лейтенант,
когда вас отшлепал по лицу немецкий офицер. Помните? -- Мукершану
неторопливо присел на высокий длинный камень. -- Это было у Гарманешти,
недалеко от вашей родовой усадьбы. Мне солдаты рассказывали. Отхлестал,
говорят, вас тот офицер тогда здорово. Вы, однако, молчали, спрятав куда-то
"достоинство румынского боярина". -- Мукершану говорил спокойно, и это
спокойствие для Штенберга было особенно обидным.
-- Я попросил бы вас не говорить таких вещей при моих солдатах!
-- Почему вы не просили немца не делать этого при ваших подчиненных?
-- Прошу еще раз замолчать. Вы понесете ответственность!
-- Вы сами, господин лейтенант, завели этот разговор при солдатах. Я
вас отлично понимаю. Вы пытались возбудить в них ненависть к русским.
Безнадежное занятие!
-- Я хотел напомнить, что мы -- румыны и что нам...
-- Вы -- румын? -- Мукершану вдруг приподнялся с камня и, коренастый,
упругий, вплотную приблизился к тонкому лощеному офицерику. -- А позвольте
вас спросить, что в вас румынского? Фамилия у вас немецкая, порядки в своем
имении вы завели прусские! -- слова Мукершану тяжело и глухо падали на
стоявших рядом солдат, тревожа и возбуждая в них угрюмую злобу к Штeнбергу.
Они настороженно сверлили его недобрыми взглядами. Голос Мукершану звучал
все сильнее и резче. Молодой боярин несколько раз пытался безуспешно
остановить его.
-- Нам сейчас нечего делить, господин Мукершану, -- сказал он
примиряющим тоном. -- Мы идем одной дорогой, одним путем.
-- Нет, господин лейтенант, между вами и нами -- громадная разница. Вы
пошли этим путем только потому, что вам деваться некуда. Мы же встали на
него добровольно и идем рука об руку с русскими. И нам радостно идти по этой
дороге, ибо только она приведет нас к настоящей жизни.
Штенберг покраснел, не выдержав, крикнул:
-- Замолчите! Вы -- коммунист!
-- Именно поэтому я и не могу молчать. Вы -- трус и подлец! --
Мукершану, казалось, вот-вот схватит ротного. -- Вы не желаете воевать с
фашистами. И с этими мыслями водили людей в атаку. Клевещете на русских, а
следовало бы поклониться им и учиться у них воевать по-настоящему. Вон
полюбуйтесь!.. Могли бы вы взобраться на ту вершину?.. А русские, --
Николае, отвернувшись от Штенберга, смотрел теперь на солдат, -- на руках
втащили туда пушки, и благодаря этому мы сидим здесь спокойно и болтаем
попусту!.. Взгляните, взгляните, как они бьют!
Откуда-то сверху доносились резкие орудийные выстрелы и вслед за ними,
почти в ту же секунду, раздавались звуки взрывов. Но самой батареи не было
видно. Ее застилало медленно и величаво плывшее по ущелью, разорванное
острой грудью горы белое облако. Другое облако, поменьше, сиротливо плутало
меж скал, не находя выхода. Внизу в зеленой и узкой долине паслись косматые
яки. При каждом выстреле они вздрагивали и удивленно поднимали вверх тупые
морды, тревожно мыча; некоторые бежали к стыну*, прилепившемуся на склоне
горы.
* Стын -- деревянное помещение с несколькими изгородями, жилье пастухов
и место дойки скота.
-- Забраться с пушками выше облаков! Снилось ли это вам, господин
лейтенант, вам, бывшему офицеру горнострелкового полка?! -- продолжал
Мукершану, снова переводя взгляд на побледневшего боярина. -- А вы знаете,
кто командует этой советской батареей? Парень, совсем молодой парень, ваш,
наверное, ровесник. Я вчера познакомился с ним. Славный малый. Его зовут
Гунько. Офицеры из нашего корпуса, артиллеристы, не верили, что Гунько
поднимется со своей батареей на эту вершину. И знаете, что ответил он им на
это? Он сказал: "Нам многие иностранцы не верили. Сначала они не верили, что
мы построим в своей стране социализм... Мы его построили. Потом не верили,
что мы сможем отстоять Сталинград. Мы его отстояли. А как мы там сражались,
вам расскажут ваши же соотечественники из кавалерийского корпуса генерала
Братеску, когда вернутся из плена на родину. Наконец, нам едва ли верили,
что мы придем сюда, вот в эти горы. А мы, как видите, пришли". Представьте
себе, господин лейтенант, наши офицеры не нашлись что ответить ему.
Взводный Лодяну слушал Мукершану, чувствуя, как в его груди дрожит,
рвется на волю нетерпеливое желание подойти к этому человеку и обнять его.
Он знал, что румынских солдат и командиров всегда разделяла невидимая черта
скрытой, с трудом сдерживаемой ненависти и неистребимого недоверия: солдаты
не любили своих командиров, хотя глубоко прятали это в своих сердцах. Лодяну
сейчас было приятно от сознания того, что в отношении к Мукершану это
чувство у него и у солдат его взвода заменяется другим -- счастливой
доверчивостью, горячей симпатией, подлинной привязанностью.
-- А вы слышали, господии Мукершану, какое указание дало правительство
нашему корпусу? -- вдруг спросил Штенберг, обращаясь одновременно и к
Мукершану и к Лодяну с очевидной целью одним ударом сразить обоих своих
противников. -- Не слышали? В таком случае вам следовало бы помолчать...
-- О каком правительстве вы говорите? -- спросил Мукершану.
-- О румынском, разумеется, -- молодой боярин оживился: он заметил
беспокойство во взгляде Мукершану. -- Вам должно быть известно...
-- Так какие же распоряжения дало правительство?
Штенберг взял обоих командиров под руки и отвел в сторону.
-- Есть строжайшее указание: не допускать общения наших солдат с
советскими...
-- Это почему же? -- удивился Лодяну, которого эта весть, по-видимому,
совершенно поразила. Он давно уже облачился в комбинезон советских танкистов
и с гордостью носил на своей пилотке красную звезду, подаренную ему
Громовым. -- Почему? -- глухо повторил он.
-- Вы наивный человек, Лодяну! -- сказал боярин, шевеля усиками.
-- Не хотите, чтобы наши солдаты... как это вы говорите... "заразились
коммунизмом"? Напрасно надеетесь, господии лейтенант, -- возразил Мукершану.
-- Нe знаю, получится ли вот из Лодяну коммунист, но честным румыном он
хочет быть. A быть честным -- значит жить для румынского народа, который
больше всего нуждается в дружбе с русскими. А это ведь и значит -- быть
вмеcте с коммунистами! Свет идет с востока. Это сейчас понимают миллионы.
-- Стало быть, вы не доверяете нашему правительству?
-- Нет. Я не могу верить людям, которые спокойно жили при фашистской
диктатуре Антонеску.
-- Но они были к ней в оппозиции. И между прочим, вы, как старый
подпольщик, это хорошо должны знать! -- лейтенант поджал тонкие бледные