Солдаты

эту честь, и моя совесть не позволяет мне быть к ним снисходительным. И я...

И я никому не позволю...

-- Успокойтесь, пожалуйста. И разрешите мне усомниться в справедливости

наших утверждений.

-- Как вам угодно, -- сухо пробормотал генерал.

За окном, у крыльца, громко разговаривали румынские солдаты из

генеральской свиты. Они говорили о русских, говорили без устали, неутомимо.

Русские по-прежнему возбуждали в них острый, иногда пугающий и всегда смутно

обнадеживающий интерес. Румынам было непопятно, отчего русские не дают им

бить мадьяр; непонятным было много из того, что делали советские солдаты. И

все же румыны чувствовали, что с приходом советских поиск в их страну

одновременно ворвалось что-то новое, возбуждающее, отчего должно произойти

какое-то важное изменение, и они догадывались, что это изменение -- к

лучшему. Повинуясь внутренней, еще не совсем ясной, но сильной воле, они все

более проникались уважением к советским бойцам -- ко вчерашним своим врагам,

о которых им все время говорили только плохое. Так же как когда-то у Георге

Бокулея, в душе румынских солдат пробудилась и росла, тревожа мозг и сердце,

непопятная сила, которая готова была вырваться наружу потоком сердитых,

негодующих слов к тем, кто их так долго обманывал. Солдаты были охвачены

чем-то могучим, совершенно незнакомым, еще до конца не осмысленным и не

осознанным ими, но уже не столь пугающим, как раньше. Они переживали

состояние детей, перед которыми впервые открывался огромный, неведомый,

захватывающе манящий и прекрасный мир. И то, что боярин Штенберг был убит

рукою какого-то их товарища, что еще утром беспокоило их и пугало, казалось

преступным, -- теперь представлялось закономерным, неизбежным и даже

необходимым, как закономерным, неизбежным и необходимым было все то, что

совершалось сейчас на их глазах.

Прислушиваясь к солдатскому гомону за окном, Демин, по-видимому, думал

как раз об этом.

-- И вам не уничтожить уважения ваших солдат к моей армии, к моей

стране, -- продолжал полковник, -- как бы вы ни старались это сделать. Я

должен, как представитель советского командования, заявить вам, господин

генерал, что вы и ваше правительство не выполняете условий перемирия.

Румынская армия, в том числе и ваш корпус, господин генерал, до сих пор

заполнены ставленниками Антонеску, явными и тайными агентами Гитлера.

Сторонников Антонеску, офицеров, вы повышаете в должностях, а его

противников, друзей румынского народа и Советского Союза, всячески

терроризируете. Демократически настроенных офицеров вы увольняете из армии

или разжалываете в рядовые...

-- Это неправда!

-- Нет, это правда. Вот свежий факт. Почему вы сегодня отдали приказ об

отстранении от должности командира взвода Лодяну? Не потому ли, что он из

рабочей семьи и стоит за дружбу с нами и так же, как мы, ненавидит фашизм?

-- В его взводе скрывался и скрывается солдат, убивший ротного офицера

-- лейтенанта Штенберга. Лодяну отказался помочь следственным органам

обнаружить этого негодяя.

-- А зачем вы распорядились об увольнении командира роты Мукершану? Он

что, тоже был причастен к убийству?

-- Мукершану вел вредную пропаганду среди солдат.

-- Призыв к дружбе с СССР им считаете вредной пропагандой?

Припертый к стене, Рупеску молчал.

Демин колюче посмотрел на него, сказал:

-- У меня к вам больше нет вопросов, господин генерал, -- и, не

попрощавшись, вышел на улицу. Он быстро направился в штаб своей дивизии.

3

После занятия города советскими и румынскими войсками Мукершану, еще

утром сдавший роту другому офицеру, решил посетить шахтерский поселок,

раскинувшийся за смутно маячившими невдалеке многочисленными копрами. В

километре от поселка он встретил группу углекопов, сидевших на валунах и о

чем-то угрюмо разговаривавших. За плечами шахтеров были приторочены котомки,

в руках -- посохи.

-- Куда это вы собрались? -- спросил Мукершану, присаживаясь рядом с

шахтерами.

-- А вы кто будете? И какое вам до нас дело? -- в свою очередь спросил

пожилой рабочий, откинув с головы брезентовый капюшон, которым укрывался от

мелкого холодного дождя, спустившегося с какой-то приблудной тучки.

-- Есть дело, коль спрашиваю.

Шахтеры с ленивым любопытством посмотрели на незнакомца, почуяв в его

голосе неподдельную заинтересованность.

-- Кто же ты, однако? -- переспросил все тот же пожилой углекоп.

-- Солдат. Не видите, что ли?

-- Видим. Мало ли их тут бродит! Интересуетесь только вот зачем?

-- Сам рабочий. Вот и интересуюсь. Все по профессиональной привычке

поглядели на руки Мукертану. Удовлетворенные, загудели:

-- Не обманываешь, похоже.

-- А зачем мне вас обманывать?.. Покидаете, значит, шахты? -- Мукершану

нахмурился. -- Эх вы!..

-- Какое, однако, твое дело? -- разозлился пожилой шахтер, который,

по-видимому, был тут за главного. Мукертану подозревал, что это по его

инициативе рабочие собрались в свое странствие.

-- А ты зря сердишься, старик. Я плохого вам не сделал. Но только

настоящий шахтер свою шахту не оставит.

-- Свою?.. А ты погляди на нее! -- все более раздражаясь, воскликнул

рабочий. -- Купаться в ней, в шахте-то? Уж больно вода черна; ты бы сам

попробовал.

-- Воду можно выкачать.

-- Пусть хозяин сам качает. Сумел залить -- пусть и откачивает. А мы с

голоду не хотим умирать... Да что ты к нам прицепился?.. Откуда ты

объявился? Пошли, чего его слушать!..

-- Я сказал откуда. А ты зря, старик, торопишься. Батраками, что ль, к

помещику? Не советую -- плохой это хлеб. Возвращайтесь-ка к себе на шахту и

принимайтесь за дело. Так-то оно будет лучше.

-- Хозяину капиталы скоплять? Нет уж, хватит.

-- Не хозяину, а себе, -- спокойно возразил Мукершану и быстро сообщил:

-- Ваши будут шахты, поняли?

Рабочие недоуменно зашумели:

-- Как бы нe так!

-- Вырвешь у них -- руки пооборвут.

-- Не пооборвут. Коротки теперь у них руки. -- Мукершану приблизился к

пожилому рабочему, доверительно заговорил: -- Что ты косишься на меня? Где

это ты видел, чтобы рабочий обманывал рабочего? Вот возьми, почитай! -- и

Николае показал шахтеру документ, в котором указывалось, что он, Мукершану,

рабочий с завода Решицы, является членом Румынской коммунистической партии.

-- Ну, что ты скажешь на это, старина?

-- Простите за грубые слова, товарищ, -- голос старого рабочего стал

мягче, взгляд потеплел. -- Откуда мы знали?.. Что же, однако, нам делать? С

голоду пропадаем. Детишки пухнут.

-- Вижу и понимаю. Но покинуть шахты и уйти в деревни -- не выход из

положения. Стране нужен уголь. Коммунистическая партия не даст помереть

вашим детишкам.

-- Значит, вы советуете нам вернуться?

-- Да, советую.

-- Ну что ж. Мы вернемся. Только знаешь, товарищ, недолго мы протянем,

если так продолжаться будет...

-- Знаю, -- тихо проговорил Мукершану. .

-- Ну что ж, пошли... До свидания, товарищ! -- старый шахтер протянул

было руку Мукершану, но тот сказал:

-- Я с вами пойду, погляжу, как там у вас...

-- Милости просим.

Шахтеры медленно повернули обратно.

4

Дивизия генерала Сизова с каждым днем пробивалась вперед и вперед,

поднимаясь все выше и выше в горы. Дорог тут мало, да и те, что вились по

ущелью, были заминированы немцами. Все мосты через многочисленные горные