насмешник горластый. Прилетел к пустому месту: ветлу, к вершине которой был
прикреплен его домик, спилили дивизионные саперы. Теперь певун устроился
где-то в дупле.
Траншеи глубокие -- можно было идти в полный рост. Но для Акима и они
были мелки. Тот и сейчас шел пригнувшись. Это очень неудобно -- болела
спина. Порой терпение покидало Акима, и тогда его голова в каком-то облезлом
кроличьем малахае (перед тем как пойти в рейд, разведчики переоделись во все
гражданское) медленно плыла над брустверами траншей. Акима окрикивали. Он
смущался, наскакивал на какие-то ящики, падал.
-- Скоро, что ли, будет конец этим траншеям? -- ворчал Ванин, обращаясь
к шедшему впереди него Уварову. Но тот промолчал. Это еще больше
раздосадовало Сеньку.-- И что ты молчишь все время? -- в сердцах сказал ему
Ванин. Не любил он людей неразговорчивых и, как говорил Пинчук, "сумных".
Сенька нередко философствовал на этот счет: "Молчит с важным этаким видом.
Будто все знает, да не хочет зря языком трепать. А раскуси такого -- просто
язык у него еловый. -- И заключил: -- Не люблю молчунов".
Обыкновенно в таких случаях Сенька искал сочувствия у Акима. Тот, чтобы
нe обидеть Ванина, часто соглашался с ним. В конце концов, Сенька был в
известной степени прав. На войне люди часто искали свой отдых в веселой
болтовне. Не о смерти же им думать, когда она и так всем глаза намозолила.
Как хорошо, если в вашем отделении заведется такой неутомимый весельчак,
вроде Сеньки! Он в горькую минуту заменит вам и письмо от родных, и
политбеседу, и даже такую драгоценность, как табак.
Но сейчас Аким заступился за сапера:
-- Собственно, ты зря, Семен, ворчишь на Уварова. Яков, должно быть,
толковый парень. Не пошлют же на такую операцию плохого солдата. Только
Уваров еще не привык к нам.
Траншея изгибалась, вела, вела, вела. Все слышнее были выстрелы. От
реки повеяло сырой прохладой. Пули свистели над головами, с шипением
шлепались в песок и сворачивались там в горячие свинцовые комочки. Где-то,
далеко за Донцом, ухнуло орудие. В ту же минуту "ш-ш-ш-ш" и трах!.. Теплая
сухая волна охватила Акима, сорвала с головы малахай. Ерофеенко со всего
размаха упал на дно траншеи. Уткнувшись в холодную, сырую землю, ждал
второго разрыва. Оглушительный треск прокатился над самым бруствером. Аким
почувствовал боль в позвоночнике и испугался -- неужели ранен? Боец забыл,
что на нем лежал мешок с грузом.
Вскочил на ноги, инстинктивно ощупал очки -- целы! Кто-то рядом
отчаянно бранился. Аким оглянулся. Перед ним стоял низкорослый человек в
фуфайке, с широким лицом, заляпанным грязью. Он стоял на цыпочках и совал
под нос Акиму дуло парабеллума.
-- Что ты тут шляешься? Демаскируешь оборону, разгильдяй!
Аким ничего не понимал. Согбенный своей ношей, он смотрел на человека с
удивлением и не знал, что делать. Но неизвестный начальник,-- а в том, что
это был начальник, Аким не сомневался,-- почему-то быстро остыл и спокойно
удалился в свой блиндаж.
-- Носит вас тут...-- услышали разведчики его ворчание.
-- Кто это у вас такой крикливый? -- спросил Ванин бойца, стоявшего у
станкового пулемета, накрытого плащ-палаткой.
-- Старшина роты Фетисов. Он вовсе нe крикливый. А человек настоящий --
не любит беспорядков.
Старшина на минуту показал голову из блиндажа, кому-то погрозил кулаком
и снова исчез.
-- Трус он настоящий, твой старшина,-- злобно выругался Сенька.
Недалеко от берега, там, где скрещивалось несколько траншей, стояли
Марченко, Шахаев и Яков Уваров. В траншее было темно. Марченко с трудом
читал надписи на указателях: "БО" -- боевое охранение. Навстречу шел
какой-то боец в старой, измазанной в глине шинели.
-- Посыльный от командира взвода,-- отрекомендовался он и попросил
следовать за ним.
Разведчики спустились к реке, в прибрежные заросли, где их уже ожидали
саперы с тремя рыбачьими лодками.
Было одиннадцать часов ночи. Огромная туча, выползшая из-за
Шебекинского урочища, закрыла луну. Над головами разведчиков скрещивались и
рвали темную ткань неба пунктиры трассирующих пуль. Ни на минуту не угасали
трепетные зарницы. В наступившей темноте немцы вели себя беспокойней.
-- Вот сейчас в самый раз бы идти. Темень-то какая! -- проговорил
Ванин.
-- Время еще не подошло. Баталин ждет условленного часа,-- сказал
Марченко.
-- A может, позвонить ему и попросить, чтобы начинал сейчас? --
предложил Шахаев.
-- Зачем же это? Он знает свое время,-- возразил лейтенант,
всматриваясь в темноту своими зоркими, рысьими глазами.
Аким прислушивался к разговору разведчиков, а сам нетерпеливо ходил и
ходил по траншее, поминутно посматривая на светящийся циферблат часов. Время
тянулось нестерпимо долго. Скорее бы, скорее!.. Хоть бы Сенька подошел, что
ли, к нему да заговорил... Но нет. Ванин неподвижно стоял в стороне и думал
о чем-то своем. Кто знает, какие мысли теснились в его озорной голове в
такой час! Аким отыскал глазами широченную фигуру Пинчука. Тот тыкал вверх
кулаком, что-то говорил Шахаеву. Аким тоже посмотрел вверх и -- вздрогнул:
из-за уплывающей тучи кособоко и нахально вывалился серп луны...
И когда загремели первые залпы наших батарей, молодой, будто умытый,
месяц, расставшись с тучей, вырвался на простор и озорным, веселым парубком
побежал меж мерцающих звезд, заливая землю зеленовато-ярким светом. Донец
засеребрился.
Марченко с горечью подумал, что в эту ночь перейти немецкую линию
обороны разведчикам не удастся. Прекратилась стрельба и левее,-- видимо,
Баталин и сам понял, что сейчас эта стрельба уже не может помочь
разведчикам.
Лейтенант вернулся со своими бойцами в боевое охранение. Здесь и
расположились.
Утомившись, солдаты присели где кто мог.
Семен забрался в нишу окопа и тотчас задремал. Аким всматривался в
темный горизонт. А сам все молчал и молчал.
-- О чем ты все думаешь, Аким? -- очнувшись и вытягивая онемевшие ноги,
спросил его Сенька.
-- Так. Потом скажу когда-нибудь.
Сенька опять закрыл глаза.
"Хороший ты парень, Аким, но только уж очень чудной какой-то",-- думал
он, поворачиваясь на другой бок.
5
Рано утром Демин поспешил к генералу. Комдив только что вернулся с
наблюдательного пункта. Поздоровались. По лицу Демина генерал понял, что
начальнику политотдела уже все известно. Шевеля седыми бровями, высокий и
прямой, генерал, размышляя, говорил. Голос его был ровный, чистый:
-- Мы окажемся близорукими начальниками, если допустим, что Баталин
непогрешим... учиться ему уже нечему...
Начальник политотдела посмотрел на генерала с некоторым удивлением:
ведь примерно о том же самом думал и он, Дeмин, идя к Сизову. Полковник
сказал:
-- Совершенно верно, Иван Семенович.-- Он с минуту помолчал.-- Я думаю,
Иван Семенович, мы с вами в известной степени уже проявили эту близорукость.
Демину показалось, что последние его слова немного встревожили
генерала. Сизов нахмурился. Демин, однако, повторил еще уверенней:
-- Да. Уже допустили близорукость. Мы вели свою работу главным образом
с новичками, с людьми менее опытными. Это, разумеется, очень хорошо. Но
плохо то, что мы совершенно забыли о наших "старичках", людях прославленных.
А вот теперь убедились, что с ними нужно также много работать. Взять хотя бы
Баталина. Офицер он, безусловно, одаренный, смелый, решительный. Но не