-- Есть! -- ответил за всех Сенька, который уже успел прицепить к ремню
офицерский кортик.
-- Это еще что? -- заметил Забаров.
-- Для командира роты, лейтенанта нашего... у немецкого офицера
одолжил...
-- Я вот тебе одолжу! Сбрось эту гадость! -- приказал Забаров.
Сенька поспешно отцепил от ремня кортик и, размахнувшись, далеко
закинул его в подсолнухи. Затем отправился на поиски Мальцева.
На этот раз Алешу нашли быстро. Он лежал на самой маковке кургана,
рядом с убитым им немецким пулеметчиком, на куче потемневших от гари
стреляных гильз. Лежал вверх лицом. Глаза его были открыты. На лбу, между
покрытых росинками опаленных бровей, чернела крохотная дырка, а рядом с ней
-- темная капелька крови. У изголовья валялась финка, вся в ржаво-бурых
пятнах. Шахаев поднял Алешу и бережно понес его на руках.
На вершине кургана разведчики залегли в обороне. Отсюда они наблюдали
величественное зрелище. Справа и слева, насколько обнимал глаз, текли
колонны наших войск. Этому живому потоку не было ни конца ни края; он
прорвался, как через плотину, и с бешеной и неудержимой силой устремился
вперед, пыля по всем дорогам и без дорог. Впереди, грохоча, лязгая и
стреляя, мчались танки, которым, казалось, не было числа, "Сто... сто
двадцать... двести... двести пятьдесят... триста", -- считал Ванин.
-- Товарищи, откуда они?.. -- закричал Сенька, чуть не плача от
внутреннего ликования. -- А "катюш"-то, "катюш"-то сколько!..
Над колоннами бреющим полетом проносились эскадрильи штурмовиков. Под
ними, по взлохмаченной, пыльной земле, новые грузовики тянули за собой новые
орудия, тягачи волокли сверхмощные, на гусеничных установках, гаубицы.
Машины с мотопехотой едва поспевали за танками. Над всей этой массой войск
повисали реденькие черные шапки от бризантных разрывов. Кое-где немецкие
снаряды рвались и на земле. По на это как будто никто не обращал внимания.
Острая боль, вызванная гибелью товарища, смешалась в груди разведчиков
с другим большим чувством. Всем им хотелось бежать вперед, вслед за лавиной
наших войск, прорвавшихся через оборону врага. В прорыв, по-видимому, были
введены огромные массы свежих войск. Теперь разведчики могли оставить
курган: он уже не угрожал наступающим.
Разведчики сбежали вниз, к дороге, по которой двигались части. И вдруг
заметили батарею старшего лейтенанта Гунько. Запыленный, смуглый, с ликующим
блеском в желтоватых глазах, офицер подбежал к разведчикам.
-- Вот видите, -- показал он на новые пушки, прицепленные к машинам. --
Жива моя батарея! А вы говорили!..
-- Да никто вам ничего не говорил, -- возразил Забаров, пожимая руку
офицера. -- Конечно, жива. Скажи, пожалуйста, откуда такая масса наших
войск? После таких боев у Донца -- и вдруг!..
Гунько удивился:
-- Разве вы еще не знаете? Целый фронт, оказывается, в тылу в запасе
стоял. Понимаешь?
-- Фронт?
-- Степной фронт!.. О котором немцы и не подозревали. Был заранее
сформирован. Вот его и ввели сейчас в наступление.
На сдвинутом запыленном лафете, свесив ноги, сидел тот маленький
пехотинец, которого в первый день немецкого наступления остановил у Донца
Гунько и который после 5 июля уже не мог расстаться с артиллеристами. С
разрешения командования Гунько оставил его в своей батарее. Чумазая
физиономия бывшего пехотинца сияла великолепнейшей, довольной улыбкой.
-- Оттопал, значит? -- узнал его Сенька Ванин.
-- Оттопал. За меня старший лейтенант перед самим генералом хлопотал!
-- похвастался бывший пехотинец.
-- Еще бы. Такой богатырь!.. -- хитро сощуренные глаза разведчика
прощупывали маленькую фигуру солдата.
-- А ты кто такой? -- поняв насмешку, сердито спросил новоиспеченный
артиллерист.
-- Я-то? -- проговорил Сенька нарочно по-вятски. -- Я самый главный
начальник. Главнее меня нет... Вот разве только ты, потому как все же едешь,
а мне приходится ножками топать. Закурить у тебя нет?
-- Есть, закуривай... -- сказал боец, подавая Сеньке скуповатую щепоть.
-- А что командир-то ваш такой мрачный? -- осведомился он, показывая на
Забарова.
-- Разведчик у нас один погиб сегодня. Хороший такой парняга, --
закуривая, тихо сообщил Ванин.
Мальцева хоронили в полдень. Кузьмин сколотил из досок, для какой-то
надобности лежавших у него на дне повозки, гроб. Алешу положили в него в
маскхалате. Забаров поднял гроб на плечо и понес к кургану. За ним, опустив
головы, молчаливой и угрюмой чередой шли разведчики, вся небольшая рота. Так
на Руси хоронят маленьких детей: впереди, с гробом, идет отец, а за ним тихо
плетется опечаленная семья...
Гроб поставили у края свежей могилы, выкопанной Акимом и Пинчуком.
Шахаев рывком стянул с головы пилотку. Солнечный луч запылал в его тронутых
серебристой сединой волосах. Парторг долго не мог ничего сказать, сдавленный
волнением. Притихшие разведчики ждали.
-- Прощай, Алеша, -- просто начал он, склонив над гробом свою большую
круглую голову.-- Прощай, наш маленький садовник!.. Мы никогда не забудем
тебя. Закончим войну, вырастим огромный сад... и поставим в нем тебе большой
памятник. И будешь ты вечно живой, наш боевой друг!.. Прощай, Алеша. Когда
вернусь домой, в свою Бурят-Монголию, пройду по всем аймакам и расскажу о
тебе... какой ты был герой!
Под троекратный треск салюта гроб опустили в могилу. По русскому обычаю
бросили на него по горсти земли. Потом быстро заработали лопатами. Вырос
небольшой свежий холмик. Разведчики еще долго не уходили с кургана. Они
стояли без пилоток, всматриваясь в даль, туда, на запад, куда устремлялись
наши войска. Над всем этим потоком, чуть опережая его, уходили на запад,
очищая небо, обрывки растрепанных и угрюмых туч.
Разведчики сошли вниз, еще раз оглянулись на древнего великана.
-- Храни, родимый!.. -- вырвалось у Акима.
Он задумался. Прошумят над курганом годы. Овеянный ветрами, обожженный
горячим степным солнцем, еще больше поседеет свидетель великих событий; но
останется, должен остаться, на его вершине маленький холмик, который --
пройдет десяток лет -- покроется струящимся светлым ковылем и будет светить,
как маяк кораблю, случайным путникам...
Аким надел пилотку, быстро пошел на запад, догоняя товарищей.
В один из жарких августовских дней перед самым Харьковом, где дивизия
только что сломила сопротивление врага и продвигалась вперед, повозку
Пинчука, на которой ехал и Сенька Ванин, догнала редакционная полуторка. Из
кабины высунулся Лавра, тот самый Лавра, что когда-то рассказывал Гуревичу и
Пинчуку о гибели военкора Пчелинцева.
-- Разведчики! -- крикнул он, улыбаясь большим ртом и чуть сдерживая
машину. -- Возьмите газету. Тут про вас стихи сочиненные!..
Ванин на лету подхватил небольшой листок. Свернул с дороги. Рядом с
ним, свесив ноги в кювет, уселись другие разведчики. Только Сенька начал
было разворачивать газету, как Лачуга гаркнул:
-- Воздух! -- и первый подался от своей повозки, мелькая в подсолнухах
белым колпаком.
Пинчук, Сенька и Кузьмич прыгнули в кювет. Но немецкие самолеты
пролетели мимо, очевидно направляясь к Белгороду.
-- Ну, читай, Семен! -- попросил Пинчук, когда тревога миновала.
-- Нет, пусть Аким прочтет, -- сказал Сенька. -- У него лучше
получится, -- и передал газету Ерофеенко.
Среди газетных заметок Аким нашел стихотворение под названием "Курган".
Он прочел его вслух. Это были немудреные, но искренние стихи.