Если ни черта не понимаешь, так учись! Заладил одно и то же! Глупо все,
неумно!.. -- губы Акима тряслись. -- Дальше своего носа ничего видеть не
хочешь!.. Парторг, видимо, совершенно напрасно хорошие слова на тебя
тратит!.. И вообще мне надоели твои остроты, Ванин! Поищи для них
кого-нибудь другого!.. А я больше не хочу ни говорить с тобой, ни слушать
твоих неумных шуток!..
Сенька опешил и не знал, как защищаться.
-- Ты, ты... Аким! Что взорвался-то?.. -- наконец пробормотал он,
пытаясь все обратить в шутку. -- Или тебя собака бешеная...
-- Что мне с тобой говорить? -- все еще взволнованный, но уже более
спокойно продолжал Аким. -- Тебе кажется -- только ты один по-настоящему
воюешь, а другие -- так себе!.. Впрочем -- довольно!.. И прошу тебя об одном
-- не подходи больше ко мне!..
Сенька остолбенел: этого он мог ожидать от кого угодно, но только не от
Акима!.. Растерянный и жалкий, Сенька пытался оправдываться, но Аким уже не
слушал его. Он вскочил из-за стола и, ссутулившись, метнулся прочь.
Округлившимися глазами Ванин смотрел ему вслед, мигая светлыми, опаленными
ресницами. Казалось, он готов был зареветь.
Аким выскочил в огород. С размаху сел на кучу обмолоченной соломы.
Раздувая ноздри, втягивал в себя знакомый с детства горячий, душный запах
полыни и сухой березки. Мальчонкой он любил зарываться в соломе, проделывать
в ней норы, устраивать с товарищами кучу-малу, прыгать с высоких копен. В
этих ребячьих играх всегда принимала участие и Наташа. Она больше находилась
среди ребят, а не с девочками: за это подруги сердились на нее.
Запах полыни, мысли о Наташе успокоили Акима, но тут же в сердце
возникла безотчетная тревога. Не оттого ли, что лейтенант зашел к Наташе?
Аким задумался. Ревность?..
Аким лег на солому, стал задумчиво смотреть на небо, редкими белесыми
облаками сбегающее за синеющий горизонт.
"А этот... ну чего ему от меня нужно? -- подумал Аким, вспомнив Сеньку.
-- Пристал и пристал!.."
Когда офицер вошел в хату, Наташа быстро одернула на себе гимнастерку,
отбросила на спину густые светлые кудри и, смущаясь, доложила:
-- Товарищ лейтенант, санинструктор Голубева! Занимаюсь перевязкой
раненых!
-- Вольно! -- шутливо-громко скомандовал Марченко. -- Почему не
представились раньше? -- изогнув брови, с напускной строгостью спросил он.
-- Простите, товарищ лейтенант. Но вас не было.
-- Ладно. Пустяки это, -- уже серьезно заговорил он. -- Как устроились?
-- Спасибо. Очень даже хорошо.
-- Так быстро и уже хорошо? -- удивился Марченко, не спуская с
разрумянившегося лица Наташи своих цепких глаз.
-- У вас чудесные ребята. Это они мне все устроили.
-- Ребята, конечно, молодцы. А командир? -- он засмеялся одними
глазами.
-- Каков командир -- таковы и его подчиненные. Так ведь говорят,
товарищ лейтенант? -- нашлась она и тоже засмеялись. На ее щеках и полном
подбородке горели алые ямочки.
-- Вы, кажется, знаете нашего Ерофеенко? Он говорил мне о вас.
-- Да, он мой друг.
-- Вот как? Даже друг.
-- Друг, -- подтвердила она с гордостью и даже, как показалось
лейтенанту, с некоторым вызовом.
-- Так вы спешите с ним увидеться. Через два часа рота уходит на
серьезное задание.
Марченко заметил, как девушка сразу немного побледнела.
-- Не волнуйтесь, -- успокоил он ее. -- Все будет и порядке. Аким
вернется. Мы ведь разведчики, и такие разлуки будут у вас часто. -- Марченко
ласково глядел на девушку. Ему очень хотелось ей понравиться. -- Не
бойтесь... Наташа!
Она с благодарностью посмотрела на его худое красивое лицо. Потом вышла
вслед за командиром роты во двор. Поискала глазами Акима среди
расположившихся на бревнах и чистивших автоматы разведчиков и не нашла его.
Лачуга, коловший дрова, указал ей на огород.
Аким лежал на соломе, заложив руки за голову, и задумчиво глядел на
небо. Услышав скрип калитки и увидев в ней Наташу, он стремительно вскочил
на ноги, стряхивая с себя прицепившиеся соломинки.
-- Наташа! Здравствуй, родная моя!..
-- Здравствуй, Аким!..
Ерофеенко обнял ее и тихо, как ребенка, поцеловал. На ее тонкой,
почему-то не тронутой загаром шее, как в ту памятную ночь их первой встречи,
билась крохотная жилка. Светлые волосы наполнились воздухом и пылали.
-- Ну... желаю тебе счастья, Аким!.. Ведь ты тоже идешь?
-- Конечно!
-- А меня не возьмете?
-- Нет, Наташа, лейтенант не разрешит...
-- Ты... побереги себя, Аким!.. Прошу тебя!..
Он улыбнулся.
-- Да разве мы впервые уходим на такое? Не беспокойся, Наташа, все
будет в порядке!
-- Ну, я жду тебя, родной!
Они вышли во двор.
Там их встретил Ванин, очевидно давно ожидавший Ерофеенко.
-- Давай... автомат твой почищу, -- услужливо предложил Сенька.
Но Аким молча прошел мимо.
-- Ты почему ему не ответил? -- спросила Наташа Акима.
Ей было очень приятно, что об Акиме заботятся другие разведчики. Она не
знала, что Аким только что рассорился с Сенькой.
5
Дивизия Сизова залегла в трех километрах от Краснограда, перед
небольшим селением. Противник яростно отстреливался. По показаниям пленных
офицеров, немцы стремились во что бы то ни стало удержаться на этом рубеже и
сосредоточили для контратаки около двух десятков тяжелых и средних танков, а
также восемь бронетранспортеров. Однако сведения, полученные от пленных,
требовали подтверждения.
Поэтому генерал Сизов решил послать в село группу разведчиков. На этот
поиск было отправлено отделение старшего сержанта Шахаева.
К полуночи, миновав рощу, разведчики вышли на опушку леса, где
начинался наш передний край. Впрочем, переднего края в полном смысле этого
слова здесь не было. Под таким названием обычно понимается: траншеи, ходы
сообщения, окопы, пулеметные и стрелковые ячейки, дзоты, блиндажи, колючая
проволока в несколько колов, минные поля и прочее. Тут же ничего этого не
было. Бойцы лежали в неглубоких ячейках, наспех выкопанных саперными
лопатами. Некоторые устроились -- притом не очень удобно -- в воронках от
снарядов и бомб. Иные же просто лежали за какими-нибудь бугорками, не успев
откопать для себя даже ячеек. В мертвенном свете месяца тускло светились
покрывшиеся росой темно зеленые каски лежавших в беспорядке бойцов. Так вот
в лунную ночь светятся арбузы на большом колхозном баштане. Изредка
промелькнут две-три согнутые фигуры и тут же скроются, вслед им прогремит
несколько звонких выстрелов.
Аким направился к длинному каменному строению -- колхозной конюшне.
Шахаев послал его туда попросить у стрелков проводника. Все двери конюшни
были занавешены плащ-палaтками.
В одном конце конюшни стояли лошади. Аким их не видел. Но было слышно,
как они жуют овес, всхрапывают, гремят недоуздками и обмахиваются хвостами.
На другом конце на соломе храпели бойцы, должно быть ездовые из батальонных
хозяйственных взводов. У изголовья спящих на перевернутых вверх днами
кормушках горели стеариновые свечи. Одна свеча пригнулась, и жир стекал с
нее прямо на густую черную шапку волос какого-то паренька, лежавшего в
обнимку с карабином.
Аким поправил свечу и принялся будить черноволосого.
-- Эй, ты, сгоришь!
Тот открыл глаза и, нисколько не удивившись тому, что над ним стоит
незнакомый солдат в очках, буркнул:
-- Чего надо?
Аким рассердился.