ему.
Негодующий Пинчук выскочил на улицу. Следом за ним вышли из избы и
остальные разведчики. Забаров приблизился к высоким тесовым воротам и
толкнул их плечом. Ворота треснули и распахнулись.
Улица дымилась колючим и морозным лунным светом. Разведчики вздохнули
легко, словно сбросили с плеч тяжелый и неприятный груз. Вошли в соседнюю
хату. Еще во дворе их встретила приветливая хозяйка.
-- Ну и соседушка у вас, тетка... Откуда вин такый? -- спросил Пинчук,
открывая термос: он решил накормить разведчиков в этой хате.
-- Иван-то Борисыч?.. Дрянь человек! Десять лет ни слуху ни духу о нем
не было. А как немцы заявились, он тут как тут!..
-- Так и знав. Що ж вин робыв при нимцях?
-- Измывался над людьми не дай и не приведи!.. Старостой у них был.
Имущество советских активистов себе хапал!.. Да вот не успел, видно,
сбежать. Понадеялся на немцев, а они о нем и забыли...
Али Каримов, схватив автомат, стремительно направился к двери. Ванин
одним прыжком оказался рядом с ним, загородил дорогу:
-- Ты куда?
-- Убить нада!.. Быстро нада!.. Пусти!..
-- Нет, не пущу. Ишь герой какой! Без нас обойдутся. -- Сенька вернул
азербайджанца на место.
Довольный Шахаев внимательно следил за Ваниным; да, это был уже не
прежний Сенька...
-- Арестовать старосту все-таки надо,-- сказал парторг, обращаясь к
Ванину.
-- Это другое дело. А суд ему наведут без нас.
Сенька взял автомат и в сопровождении Каримова пошел к кулаку, но их
опередили колхозники: они вели ссутулившегося рыжебородого человека по
направлению к сельсовету, над которым ужe трепетал красный флаг, а в окнах
приветливо светились огоньки.
-- Добро, -- совсем как полковник Демин, сказал Сенька. Он с презрением
взглянул на кулака, моргнул Каримову и пошел обратно.
После сытного ужина, организованного Пинчуком, от которого не
отказалась и хозяйка дома, разведчики легли отдыхать. Не спали только
Забаров и Шахаев. Они прошли в маленькую пустую комнатку, присели у стола и
разговорились. Обсудив происшествие с кулаком, заговорили о людях своей
роты, о том большом пути, который лежал позади них и который еще предстоит
пройти в будущем. Огонек под стеклом тихо колебался, дрожал. Шахаев
сосредоточенно смотрел на него своими черными, чуть косящими глазами и тихо,
ровно, раздумчиво говорил:
-- Да вот взять хотя бы Ванина. Помните, каким он пришел в роту?.. Ведь
отправлять хотели парня. А посмотрите на него сейчас! Разве согласились бы
вы отдать его кому-нибудь сейчас?.. Конечно нет. Ну, а о Пинчуке и говорить
не приходится.
-- Да, эти не подведут, -- согласился Забаров.
-- А ведь какие они все разные! -- размышлял Шахаев. -- И какие все
честные! Вы знаете, я иногда думаю, что мы еще хорошенько не знаем, какие
силы скрывает в себе наш человек. Вот Наташа -- хрупкая, как будто слабая...
А какое у нее большое сердце! Как строго судит она свои поступки...
Они говорили о каждом -- о Сеньке, о Пинчуке, Наташе, обо всех
разведчиках. Не говорили только о себе. Но они видели свой труд в людях
роты, и это бесконечно радовало обоих.
Не заметили, как прошла ночь. В окно расплылось бледное пятно. Оно все
более светлело. А они говорили и говорили...
5
Как-то сразу подкралась весна. Март начался с буйной оттепели. В один
день обнажились брустверы траншей, зачернели, закурились паром насыпи на
блиндажах. С ометов и копен, на которых обычно укрывались наши наблюдатели,
сползали подтаявшие белые шапки. По полю, испятнанному воронками от снарядов
и мин, изборожденному танковыми гусеницами, бродили важные грачи. Напуганные
их голодным криком, из своих снежных, подтаявших на дне ям, толстобрюхие,
выскакивали зайчихи и глубоко проваливались. В посиневшем небе звенели
жаворонки. Зарумянилась вербовая лоза у прудов. Неудержимые соки
пробуждавшейся земли рвались в почки -- и почки набухали. Над уцелевшими
скворечнями рассыпались трелью скворцы. Весело щебетали ожившие воробушки.
Возле плетней и мякинных завалинок, там, где припекало ласковое солнышко,
сбивались красными кучками божьи коровки, сновали первые муравьи-разведчики,
деловито осматривая местность, на которой вскорости их многочисленные семьи
развернут свою кипучую деятельность; сорока сидела на колу и воровски косила
глаз на сарай, где кудахтала курица; на пригретых местах робко показали свои
бледно-зеленые жальца ранние травы, но эти явно поспешили, -- ночные
заморозки убивали их насмерть. Зима не собиралась так рано отдавать свои
права. Ночью она сердито схватывала землю, прекращала течение робких
ручейков. С соломенных крыш до самой земли свисали прозрачно-коричневые
рубчатые сосульки. С восходом солнца они отваливались, со звоном рассыпались
в мельчайшие кристаллики. Дули резкие, но теплые ветры. Зима боролась только
до обеда, а потом отступала. А в один день она сдала как-то сразу, по
оврагам и овражкам забурлили сначала прозрачные, а потом желтые потоки
вешней воды -- обильные слезы умирающей зимы.
Это было в те дни, когда войска Второго Украинского фронта,
разделавшись с корсунь-шевченковской группировкой врага, возобновили свое
наступление на юго-запад.
Далеко позади остались вволю попившие крови, черные, изуродованные
корсунские поля, где завершилась величайшая битва за Днепр. Со смуглых лиц
солдат еще не исчезла пороховая гарь жестокого сражения, а они уже спешили
вперед, на запад, к границе. В истрепанных шинелях и ватниках, с
потрескавшимися губами, почерневшие, потерявшие немало своих товарищей,
бойцы сурово переговаривались между собой на фронтовых дорогах:
-- Весна... Ловко мы, товарищи!
-- Да. Прямо к посевной.
-- Еще бы, -- говорил один из усачей. -- Эх, походить бы теперь по
борозде да понюхать матушку-землицу!..
-- Мало ты нанюхался ее в окопах!..
-- То совсем другое дело...
-- Наверное, сейчас до самой границы будем гнать...
Близость границы волновала всех: думали о скором освобождении всей
родной земли, о возможном даже переходе государственных рубежей. Об этом
спорили, это обсуждали.
-- А мне сдается, дальше границы не пойдем, -- заявил один солдат и тут
же попытался это политически обосновать: -- Нам чужой земли не нужно...
Другие -- и таких было большинство -- думали иначе и резко возражали:
-- Скажет же -- не пойдем дальше! А Гитлер соберет свои войска
где-нибудь в Румынии или в Венгрии, оправится да как опять даванет на нас!..
Нет уж, дружище, гнать мы его будем аж до самого до Берлина. Так-то оно
надежней. А что касается чужой земли, то она, конечно, нам не нужна...
-- Чужой земли нам не надо -- это верно, Гавришев. Но надо сделать так,
чтобы в соседних странах дружественный нам народ жил... Так и парторг
Фетисов говорит.
-- Народ, он всегда к нам дружественный, -- резонно заметил кто-то в
колонне.
-- Ну, чтоб и правительства их были к нам... как это... ну...
лойляльны, что ли... Товарищ старшина! -- окликнул боец Фетисова, шедшего
неподалеку. -- Так ли я слово-то это назвал?
-- Лояльные.
-- Вот-вот! Дружественные то есть. Так полковник Демин объяснил, верно
ведь, товарищ старшина? -- спросил солдат, чтобы, очевидно, одним разом
ликвидировать возможных оппонентов. Они, однако, находились:
-- Ну, ты тоже, брат, сказанул!.. Кто ж меня заставит дружить с немцем,