взгляд на Наташе, потом злобно пришпорил коня и галопом помчался вперед,
обгоняя колонну.
Ванин был немного огорчен. Разведчик привык все время идти впереди, а
на этот раз их обогнали и первыми форсировали Прут другие. Однако Семен
успокаивал себя тем, что может без всяких помех -- в бою не до этого --
осмотреть и оценить по-настоящему все, что увидит в этот день в незнакомой
стране. Ордена и медали его сияли, надраенные накануне особенно старательно.
Ванин шел выпятив грудь; вид у него был петушиный, задиристый, вся его
складная фигура выражала сознание собственного достоинства и силы. Он
поминутно оглядывал себя, смахивая с гимнастерки и шаровар малейшие соринки.
Заметив, что хлястик на Кузьмичовой шинели, как всегда, висит на одной
пуговице, заставил старика спрятать шинель в повозке, под солому.
-- Позоришь ты нас, Кузьмич!
-- Ты что, стало быть, на парад собрался? -- проворчал кровно обиженный
ездовой.-- По своей земле сам, бывало, хаживал без ремня, грудь нараспашку,
а тут ишь -- вырядился!..
-- "Вырядился",-- передразнил Ванин, почуяв в словах Кузьмина какую-то
обидную для себя правду.-- Нe в том дело, Кузьмич. Ведь мы с тобой сейчас
вроде дипломатов. А дипломату ходить с оторванным хлястиком не положено.
Старый человек, а не понимаешь такой важной сути...
К радости Сеньки, его неожиданно поддержал Шахаев:
-- Правильно, Ванин.
Кузьмич, однако, не сдавался:
-- А откуда нам взять красивый-то внешний вид? Мы сотни верст вон по
какой грязюке прошли. А кое-где и на животах пришлось ползти...
-- Но ведь Сенька-то и другие разведчики сумела привести себя в
порядок.
Кузьмич замолчал.
Ближе к городу все чаще стали попадаться местные жители. Мужчины и
ребятишки были в высоких остроконечных шапках и в узких, плотно обтягивавших
тонкие ноги, самотканых белых штанах. Штаны эти не понравились всем,
особенно же Пинчуку, не любившему ничего тесного.
-- Обычай у них такой, фасон,-- сказал новенький разведчик Никита
Пилюгин.
-- Какой там фасон! Бедность заставляет такие брюки носить. Я колысь
тоже такие таскал, потому как других не было,-- высказался Петр Тарасович и,
утвердившись в своей мысли, добавил: -- Посмотри, яки мослы из-под штанов
выпирают! Жалко глядеть...
Пинчук осматривал все вокруг жадно и придирчиво. Ему не терпелось
поговорить с встречными румынами. Он пробовал это делать, но неизменно
получал в ответ одно и то же:
-- Ну штиу русеште*.
* Не понимаю по-русски (рум.).
Петр Тарасович понимал значение этих слов, но только ими да еще
двумя-тремя фразами и ограничивались его познания румынского языка. Он
пожалел, что рядом с ним нет Бокулея: вот с его помощью можно было бы
поговорить с местным населением и выяснить, что к чему. Пинчук всматривался
в колонну, не видать ли где капитана Гурова с Бокулеем.
По обеим сторонам дороги навстречу колонне шли румынские
женщины-крестьянки в широких, сборчатых юбках. Многие несли на головах
большие плетеные корзины с семенной картошкой. Корзины эти ловко держались
на их макушках, вызывая искреннее удивление у советских солдат.
У крайних домов разведчикам встретилась вышедшая из церкви процессия.
Впереди шагал поп и пел. Пела и толпа, следовавшая за попом. Солдаты
свернули влево, уступая дорогу. Ванин внимательно и удивленно глядел на
процессию. Чем-то непонятным повеяло от нее на советского солдата, и Сенька
особенно остро почувствовал, что он находится на чужой земле и что его
окружает сейчас совершенно иной, словно вернувшийся из далекого прошлого
мир. Растерянно мигая светлыми ресницами, разведчик с недоумением слушал
грустное пение.
Город был пустынен. Изредка промелькнут две-три человеческие фигуры и
скроются за высокими воротами. На маленькой замусоренной городской площади
красовался балаган. Возле него никого не было. Только тощая пестрая собака
обнюхивала что-то.
Колонна миновала город, прошла еще километра два и вступила в большое
румынское село. Жители села вели себя сперва сдержанно. На улице появлялись
лишь ребятишки. Они смотрели своими большими черными глазами на советских
солдат молча, настороженно, с неудержимым любопытством, но боялись. Солдатам
было от этого неловко, и они все время пытались расположить детей к себе.
-- Иди, иди же сюда! Ты, грязноносый! Брось мамалыгу-то, иди, я тебе
чего дам! -- манил Ванин к себе чумазого мальчонку, зажавшего в смуглом
кулаке кусок остывшей мамалыги. Малец не решился подойти сам, но и нe
убежал, когда Сeнька приблизился к нему. Разведчик поднял eго на руки и
понес.-- Что ж ты дрожишь так?.. Я не трону тебя... Понимаешь?..
-- Ну штиу...-- мальчишка трепетал в руках у разведчика, как пойманный
зверек.
-- Ничего. Поймут скоро и не будут говорить "нушти", -- задумчиво
сказал Шахаев, глядя на худого ребенка.
-- На вот, поешь,-- поощрял Ванин, всовывая в руку мальчика ломоть
хлеба и неведомо где добытую им плитку шоколада.-- А мамалыгу брось. Скучная
это еда...
Видя вокруг добрые, сочувственные лица, хлопец взял хлеб и шоколад.
Сенька опустил его на землю, и он с пронзительно счастливым визгом помчался
назад, где, сбившись в плотную кучку, ждали его приятели, такие же грязные
оборвыши.
-- Бедный народ румыны,-- выдохнул Пинчук.
-- Что-то и зла на них нет,-- вдруг признался Сeнька.-- Вот воюют
против нас, а зла нет...
Он посмотрел на товарищей, не осуждают ли они его слова. Понял, что
нет, не осуждают.
Взрослое население появлялось на улице редко, так что солдатам не
удавалось поговорить с румынами. Солдаты осматривали издали дома, постройки,
делали критические замечания и заключения. Петр Тарасович успел приметить,
что у большинства домов над крышами не видно труб, которые по обыкновению
маячат над хатами. Это обстоятельство неожиданно вызвало горячий спор.
Молодой разведчик Никита Пилюгин, еще дома от своего отца наслушавшийся
о загранице невесть каких чудес, склонен был утверждать, что трубы эти
румынским крестьянам вовсе не нужны.
-- Это почему же? -- спросил Сенька, сердито глянув на Никиту.
-- А зачем они им, трубы эти? У румын, должно, во дворе отдельные кухни
стоят. Там они пекут и варят...
-- А твоя дурная голова варит що чи ни? -- полюбопытствовал Пинчук.--
Зимой що ж они, в холодной хате живут?.. Не знаешь, так помалкивай,--
наставительно закончил Петр Тарасович.
-- Надо выяснить, почему труб нету. Интересно же! -- сказал Сенька. Он
хоть в душе и соглашался со словами Пинчука, но со своими выводами не
спешил. Старый разведчик, Семен любил оперировать фактами. С разрешения
Забарова он пробежал по нескольким дворам и нигде кухонь не обнаружил.
Вернувшись, коротко объявил Никите:
-- У тебя в голове, Пилюгин, максимум пять извилин. Это я тебе точно
говорю. Нe обижайся!
Шахаев шагал впереди, рядом с Забаровым, прислушиваясь к солдатскому
спору. Он еще не совсем оправился после тяжелого ранения, быстро уставал. Но
на неоднократные просьбы Пинчука и Забарова сесть в бричку отвечал
решительным отказом. Ему не хотелось выдавать свою слабость. Теперь же,
прислушиваясь к разговору бойцов, он будто и вовсе не чувствовал усталости.
Али Каримов, с его вечно удивленными карими глазами, засыпал парторга
вопросами, и Шахаеву нравилось отвечать на них.
-- А какой теперь тут будет власть? -- спросил Али.-- Советский или еще