какой?
-- Народ сам решит, Каримыч,-- ответил Шахаев.-- А чтобы он правильно
решил, мы с вами должны вести себя тут хорошо. От нас много зависит,
Каримыч. Понял?
-- Понял...-- не совсем уверенно сказал Каримов. Шахаев продолжал:
-- Ведь им о нас столько страстей-мордастей наговорили!.. И вот пусть
теперь убедятся сами, что все это -- неправда.
За селом разведчики увидели цыганский табор. Цыгане вели себя
совершенно по-иному. До этих вольных степных людей, очевидно, не доходила
антисоветская пропаганда, и они не боялись русских солдат. Черная рать голых
цыганят и полуголых цыганок ринулась на колонну. Слово "дай", произносимое
на десятке наречий, сливалось в один оглушающий, гортанный гул. Когда
разведчики прошли вперед, цыгане начали осаждать следующую колонну. Должно
быть, они уже успели убедиться в добросердечии русских бойцов.
-- Вот это да! -- пробормотал Сенька, вытирая потный лоб. Ему, лихому
вояке, было стыдно за минутную робость, которую он испытал при виде
устремившейся на них шумной толпы.-- Их бы только в психическую атаку
посылать...
Впереди и по бокам виднелись холмы, покрытые лесами, фруктовыми садами
и виноградниками.
-- Земля богатая тут. А люди живут бедно,-- обращаясь к Акиму, снова
промолвил Пинчук, жадно глядя на окружавшую его местность.
-- Откуда же быть им богатыми,-- тихо проговорил Аким.-- Ты только
послушай, Тарасыч, сколько видела и пережила эта маленькая несчастная
страна!
Ванин, услышав эти Акимовы слона, приблизился и молча пошел рядом с
Пинчуком и Ерофеенко: Сенька уже привык к тому, что его дружок Аким всегда
расскажет что-нибудь новое, для него, Ванина, неизвестное. Сейчас из слов
Ерофеенко Семен впервые узнал о печальной истории земли, по которой
двигались советские войска.
Во времена Римской империи Румыния служила мостом для движения римских
легионов на северо-восток, в Скифию. В эпоху великого переселения народов
через нее проходили с востока на запад гунны, авары, хозары, печенеги,
венгры, турки, татары. Начиная со средних вeков Румыния служила руслом
встречного потока экспансии европейцев к Черному морю и на Ближний Восток.
-- А русские тут тоже были? -- не вытерпел Ванин.
-- Были, Семен, и не раз,-- тихо и задумчиво ответил Аким.-- Мы еще
как-нибудь поговорим об этом. Ты, Тарасыч, любишь историю? -- спросил он
Пинчука.
-- А як же, Аким,-- Петр Тарасович тяжело вздохнул.-- Мало учился я,
вот беда...
Вышли в степь. Поле, по которому двигались колонны советских войск,
было изрезано на мелкие лоскутки, клинья, полоски, перекрещено вдоль и
поперек бесчисленными межами. Межи эти были чуть поуже самих полосок, и это
особенно возмущало хозяйственную душу Пинчука. Наморщив лоб, он мысленно
напряженно вычислял, сколько же теряется пахотной земли с каждого гектара
из-за этих проклятых меж. Вышло -- много. Петр Тарасович негодовал:
-- Безобразие! Хиба ж так можно!.. А сорняков на этих межах сколько!
Ой, лыхо ж! -- тяжко, с болью вздохнул он, будто осматривал на своем
колхозном поле клочок земли, по недосмотру халатного бригадира плохо
вспаханный.-- Хиба ж так можно жить? -- раздумчиво повторил он и потеребил
бурые отвислые усищи.-- Сколько хлеба зря пропадает!
На одной полоске он заметил пахаря. Приказал Кузьмичу придержать
лошадей. Ездовой остановил кобылиц, привязал их возле часовенки, стоявшей на
перекрестке, и вслед за Пинчуком, спотыкаясь о муравейники и кротовьи кучи,
пошел к румыну. Худая белая кляча тащила за собой деревянную соху. И лошадь
и пахарь делали невероятные усилия. Пинчуку сразу же вспомнились картинка из
старого букваря и стихотворение под ней, начинающееся словами: "Ну, тащися,
Сивка".
Петр Тарасович и Кузьмич приблизились к крестьянину. Тот выпустил из
рук соху, глянул слезящимися, разъедаемыми потом глазами на русских солдат,
снял шапку и чинно поклонился.
-- Буна зиуа*.
-- Доброго здоровьичка! -- ответствовал Пинчук, поняв, что крестьянин
приветствует их.
Румын мелко дрожал. Не от страха, а от напряжения и от великой
усталости. Он не боялся солдат; хлебороб быстро узнал в них хлеборобов.
*Добрый день (рум.).
-- Ковыряешь? -- спросил его Пинчук.
-- Ну штиу.
-- Опять "нушти"! Понимать надо! А то все -- "нушти" да "нушти". Бросил
бы ты эту гадость! -- Петр Тарасович потрогал рукой деревяшку. Высветленные
ладонями хозяина ручки сохи были горячие и бугроватые, словно и на них
набиты мозоли.-- Ну, ладно, мабуть, поймать колысь...
-- Поймут,-- подал свой голос Кузьмич, который давно ждал случая
высказать свое мнение.
Пинчук и ездовой вернулись к разведчикам, сделавшим небольшой привал.
Недалеко от дороги, окруженная со всех сторон каштанами, тополями и
черешней, белым пауком прицепилась к земле боярская усадьба.
-- Вот у того нет, должно быть, этих разнесчастных клиньев,-- сказал
Шахаев Забарову, думая про помещика.
Шахаев поднялся, немного отошел в сторону, чтобы лучше наблюдать за
бойцами, за выражением их лиц, отгадывать мысли.
"А ты что задумался, командир?"
Шахаев взглянул на Забарова и невольно улыбнулся. Спокойный,
сосредоточенно-уравновешенный ум Федора и его физическое могущество всегда
будили в сердце Шахаева добрые мысли, наполняли грудь безотчетной радостью.
На этот раз лицо Забарова было строже обычного. Странная дума
беспокоила этого сильного и сурового человека. Вот осталась позади, там, за
рекой, огромная земля, навеки ими освобожденная. Остались на этой земле
миллионы в общем добрых и честных людей, и это очень хорошо. А вдруг сбежал
из-под их охраны, перекрасился и живет на той святой, окропленной кровью
бойцов земле и рыжебородый кулак, которого они недавно встретили? Может же
такое случиться! Живет... И вот это очень плохо. Разве для него сложили свои
головы Вакуленко, Уваров, Мальцев?.. Бывает же в жизни так: заведется в
какой-нибудь большой и хорошей семье один вредный человек и портит всем
кровь. Его все-таки терпят в доме, хотя и не знают точно, кeм он доводится
этой семье. Потом, когда уж станет невмоготу, выбросят к чертовой бабушке
того вредного человека и сразу почувствуют облегчение.
Нет, он, Забаров, сделал непростительную ошибку, не рассчитавшись
окончательно с кулаком. Вдруг ему удалось выкрутиться? Смеется небось над
ними, рыжий дьявол. Чего доброго, прикинется советским, да еще завхозом его
поставят: они ведь такие -- умеют перекрашиваться... Будет жить и ждать...
следующей войны.
-- Дай-ка, Шахаев, закурить...
-- Вы что, товарищ лейтенант? -- удивился парторг, услышав дрожь в
голосе Федора.
-- Ничего...-- Забаров не мог завернуть папироску.-- Чертовщина
какая-то в голову лезет. -- И он неожиданно рассказал о своих странных
мыслях.
Когда он кончил говорить, Шахаев спросил улыбаясь:
-- И все?
-- Ну да... А чего ты смеешься?
-- Так просто...
Привал кончился. Колонна двинулась дальше. Шли степью. За дальними
холмами грохотали редкие орудийные выстрелы. На горизонте, далеко-далеко,
вспухали черные шапки от разрывов бризантных снарядов и белые -- от
зенитных. Небо -- туго натянутое, нежно-голубое, огромное полотно --
звенело. Вспарывая его, вились истребители. Ниже, невысоко над землей,
деловито кружились два "ила"-разведчика. Они были заняты черной и скучной