— Куда это мы направляемся?
— Официально — в Барселону. А на самом деле — черт его знает! А вам, собственно, куда больше улыбается?
Лутатини встал, уселся на койке, придерживаясь за край ее.
— Мне хотелось бы остаться в Буэнос-Айресе. А меня везут бог знает куда. И я никак не могу понять — как это все случилось?
Матросы громко рассмеялись.
— Да вы сами назвались охотником. Захотели поплавать матросом. И первый подписали контракт.
Лутатини очумело таращил глаза.
— Где? Когда?
— Вчера, в кабаке.
— С кем я мог заключить контракт?
— С шанхаером.
Что-то знакомое прозвучало в этом слове. Но где он слышал о «шанхаерах» — не мог вспомнить.
— А это кто же такой?
— Представитель сухопутных акул.
— Ничего не понимаю.
— После поймете. Времени впереди много. Рейс большой — в Европу идем. Может быть, встретимся с немецкими субмаринами — они всем нам прочистят мозги.
При последних словах у Лутатини перекосилось лицо.
Он скорее почувствовал, чем понял, что попал в какую-то скверную историю. Но как это могло случиться, что он, католический священник, вдруг стал матросом какого-то неведомого корабля? При мысли, что он плывет в Европу, потрясаемую войной, его охватило отчаяние. Он возбужденно закричал:
— Этого не может быть, чтобы я стал плавать матросом! Я сейчас же хочу обратно, в Буэнос-Айрес.
Один из матросов крепко выругался и сказал:
— Мне хочется быть президентом или папой римским, а я вот плаваю матросом. Ну?
Другой матрос, обращаясь к Лутатини, посоветовал:
— А вы заявите об этом «старику». Как видно, человек он добрый. Для вас, он, наверное, сделает исключение и немедленно отправит на берег. Что ему стоит уважить вас?
— Это кто же такой «старик»?
— На кораблях каждого капитана называют «стариком», хотя бы он был совсем молодым.
Расстроенный, с больной головой, Лутатини не заметил в словах последнего матроса скрытой иронии.
II
В салоне, расположенном на палубе под капитанским мостиком и штурманской рубкой, сидели капитан Кент и его первый помощник Сайменс. Помещение было облицовано красным деревом, с портьерами на дверях, с камином в бронзовой инкрустации, с электрическими лампочками в белых абажурах. Четыре больших круглых иллюминатора давали много света. Широкий диван и вращающиеся кресла вокруг стола зеленели бархатом. Пол украшали линолеум и ковровая дорожка. Качало, и в зеркалах, через отраженные иллюминаторы, на мгновение показывались вспененные воды океана. С правой стороны к салону примыкала капитанская каюта; в открытую дверь виднелся письменный стол. Другая дверь в задней переборке вела в ванную и буфет.
Только что кончился обед. На столе, застланном белой скатертью, в специально приспособленных на время качки гнездах, стояли недопитые бутылки с разными винами, рюмки из тонкого хрусталя, вазы с фруктами. Капитан, толстяк на кривых ногах, с бритым лицом бульдога, в круглых роговых очках откинувшись на спинку кресла, курил сигару. Он был в одной рубашке с засученными рукавами, обнажившими здоровые мускулы. Старший штурман Сайменс, одетый в полную морскую форму, с золотыми позументами, посасывал коротенькую трубку. На его помятом лице с тупым подбородком, с короткими седеющими усами не было того выражения заискивающей почтительности к старшему, какое обыкновенно бывает у штурманов. Наоборот, он смотрел на своего патрона сурово, как бы прощупывая его своими тусклыми и много знающими глазами. В душе он ненавидел капитана. Сайменс уже два года плавал на «Орионе» старшим помощником, и когда уволился прежний капитан, он должен был бы занять его пост. Но пароходная компания решила по-иному: в самый последний момент назначила командующим судном Кента. И теперь он, Сайменс, может сидеть за этим столом только по приглашению капитана.
— Нам лишь бы проскочить через Гибралтар, — заговорил капитан, глядя выпуклыми глазами на помощника. — А там мы наверняка пройдем благополучно в Марсель. И даже не встретимся ни с одной субмариной.
— Это меня мало беспокоит, сэр. Если и встретимся, так что же из этого? Мы идем под нейтральным флагом. В вахтенном журнале у нас официальный курс — в Барселону. И вообще все документы в порядке.
Капитан Кент возразил:
— Все-таки лучше будет, если мы этих бошей совсем минуем.
Затем он покосился на прикрепленный к переборке барометр, стрелка которого перестала падать.