Первое причастие дочери. Фран обещал себе, что сделает все возможное, чтобы ничем не омрачить этот праздник. Ракель тоже старалась изо всех сил, он это видел. Жену выписали на следующий день, и всю его вторую половину она провела в предпраздничных хлопотах, занятая готовкой, уборкой, глажкой и починкой платья Рут.
Ранним утром, под мягким освещением теплых, но еще не палящих солнечных лучей похожая на ангела в белом платье с длинными распущенными волосами Рут позировала отцу, смеясь, кружась, расправляя пышную юбку.
— А теперь вдвоем, — сказал Фран вошедшей с террасы жене.
— Что, прямо так? — засмеялась она. В отличие от полностью готовой и одетой дочери и мужа, которому оставалось лишь натянуть праздничный пиджак да завязать галстук, Ракель была все еще в ночнушке, но именно коротенькая ночнушка и слегка растрепанные после сна волосы делали ее моложе и нежнее. На такой, до боли красивой и полной внутреннего света девушке Фран женился когда-то, ее он любил без памяти.
— Прям так, — категорически настоял Фран и принялся безостановочно нажимать значок съемки на экране телефона. Улыбающиеся тоненькие фигурки двух самых дорогих на свете людей, обнимающихся, счастливых, на фоне утренних лучей солнца… Телефон внезапно зазвонил, прерывая съемку. Килес.
— Что, не можешь влезть в костюм? — добродушно поинтересовался Фран у напарника.
— На пляже нашли тело, Фран. Оно всплыло. Балласт оказался ни к черту.
Не было нужды уточнять, что за тело. Именно сейчас! Именно сегодня! Убитый, Абдессалам Бен-Барек, приходился младшим братом главарю местной банды наркоторговцев, Фаруку. Как только его опознают, Фарук начнет мстить предводителю конкурирующей группировки Аннибалю. Последний божился и целовал болтающийся на шее золотой крест, уверяя Франа, что это не его рук дело, и Фран был склонен ему верить. Не только потому, что на «черной» зарплате у Аннибаля сидела половина полицейских их участка, но и потому что убивать молоденького студента, не имеющего ничего общего с бизнесом старшего брата, у Аннибаля и правда не было резона. Вот только надежды на то, что Фаруку хватит ума это понять, почти не оставалось, а война между двумя бандами наркотрафиканте обернется стрельбой на улицах, трупами, бесконечной писаниной и отчетами, ухудшением показателей эффективности их полицейского участка… Черт бы все побрал!
— Если новый шеф докопается… а он уже начал…
В этом молодом франте Франа беспокоила и раздражала склонность к работе «на публику», причем проявлял ее новый начальник, когда дело касалось совсем неподходящих вещей. А поскольку только вчера он изо всех сил распускал павлиний хвост перед красоткой-учительницей, приходившейся сестрой Фаруку и убитому Абдессаламу, рассчитывать, что дело удастся спустить на тормозах, не приходится.
— Я… мне нужно на работу…
Фран многое бы отдал, чтобы не видеть глаз жены и дочери в этот момент. Они уже знали, что он скажет. — Я ненадолго. Постараюсь даже не помять праздничный костюм, — неловко пошутил он, но это не помогло. И сам Фран, и Ракель, и Рут знали, что обычно означает его «ненадолго».
На первое причастие отец с дядей Килесом, как и следовало ожидать, опоздали. Зато заранее пришла крестная Изабель, жена Килеса, а с ней притащился сыночек, Хота, школьный друг Альберто, поприветствовавший виновницу торжества традиционным «Эй, малявка!», сопровождавшимся болезненным щипком за щеку.
Честно говоря, Рут уже слабо помнила брата — сказывалась восьмилетняя разница в возрасте, да и точек соприкосновения у нее с Альберто было не так уж и много — пока Рут играла в куклы с подружками, брат рубился с друзьями с компьютерные игры, занимался спортом, ходил на свидания со сверстницами и готовился к выпускным экзаменам.
Теперь же, глядя на нахально развалившегося на диване с тарелкой, беззаботного и безработного, в двадцать один год сидящего на шее у родителей вместе с девушкой и двухлетней дочерью Хоту, со злостью рассуждающего о том, что всех мигрантов надо гнать поганой метлой, а Европе нужна сильная рука, наподобие генерала Франко, дуче или, на худой конец, нынешнего российского президента, Рут подумала, что, если бы Альберто вырос таким же, как его друг, она предпочла бы и вовсе быть единственным ребёнком в семье. Хорошо еще Хакима здесь не было, и он разглагольствований Хоты не слышал — отец не пригласил молодого полицейского, решив, что мусульманину будет неуютно на христианском празднике.
Сам он тоже появился ненадолго — не успел даже дотанцевать с Рут единственный танец, как зазвонил телефон, и они с Килесом исчезли до глубокого вечера.
Остальные сотрудники почти все тоже ненадолго, по очереди отметились за столом — симпатичная, большеглазая Мати, добродушный старик Феде, молодой, с иголочки одетый капитан Морей — очередной новый начальник отца, присланный из Мадрида. На его фоне папа выглядел резко постаревшим и безнадежно уставшим. Впрочем, обычно за пару месяцев работы в Эль-Принсипе самоуверенности у таких убавлялось, а еще через пару месяцев они обычно просили перевода в первый попавшийся участок по ту сторону Гибралтара, и все проблемы опять сваливались на плечи отца.
Ракель давно ушла из-за стола, просто встала и, не говоря ни слова, поднялась на второй этаж. Самое страшное в их доме наступало не тогда, когда мать кричала. Самое страшное — когда она начинала шептать.
Оставив подружек во главе с Пилар внизу, Рут тихо поднялась на второй этаж и заглянула в обычно наглухо запертую, а сейчас слегка приоткрытую дверь спальни Альберто. Мать убиралась здесь сама, не позволяя ничего сдвинуть даже на миллиметр. И сейчас Ракель сидела в темноте на коленях на полу у кровати, слепыми движениями гладила покрывало и шепотом рассказывала:
—...и Хота тоже пришел… помнишь, как вы вместе ездили в летний лагерь на Тенерифе? Как его укусила медуза, когда вы ныряли с инструктором по дайвингу, а ты помог ему доплыть до поверхности? Он на всех фотографиях с той поездки распухший. У них с Марией такая красивая девочка. Соль. Я не могу на нее смотреть… не могу… — Слезы частым дождем закапали на покрывало. — Сыночек, прости меня… прости… жизнь моя, кровиночка моя… прости, что не защитила тебя… не уберегла… что он до сих пор топчет землю, в которой ты лежишь…