- Нет, - дружно ответили девочки и мальчики.
- А куда Вы её денете? - поинтересовалась одна из девочек.
- Сейчас ночь, значит домой. А завтра-послезавтра дадим объявление. Не может же Моцарт быть бездомным.
- Договорились. Передаём из рук в руки.
- Дай пояс, - повернулась Солнце ко мне.
- Без юмора?
- Без юмора. Просто дай. Я же не могу этого бегемотика носить на руках! Или может ты?
- Нет-нет, на ремень!
Я стянул ремень, благо что носил его как аксессуар, а не держатель джинсов:
- А ведь я мог носить подтяжки. Вот бы смеху было с таким поводком. Шоколадный Yo-Yo...
- Я же просила, пока без юмора. У меня ребёнок на попечении.
Солнышко пристегнула Моцарта и гордая пошла вперёд. Щенок тоже успокоился, как конь которого впрягли в повозку. Я пошёл рядом в виде второстепенного члена предложения:
- Что с ним будем делать?
- Ты же слышал. Сегодня спим, а завтра ищем хозяев.
- А сейчас?
- Сейчас гуляем. Или тебе мешает пёс?
- Не то, чтобы мешает, но ты моя спутница, а этот выглядит, как конкурент и соперник.
- Пасуешь?
- Ха! Перед шоколадом? Ты меня плохо знаешь!
- Это точно. Вообще не знаю, но ты оставляешь после себя не только приятный аромат, но и приятное впечатление.
Я остановится в поклоне, - весьма польщён, и это не кривляние.
- Я вижу. Не нужно мне открывать глаза на очевидное.
Мы свернули на Хрусталик и, пройдя до середины, остановились понаблюдать за набережной. Мост архитекторы сделали против стандартных правил мостостроения, построив его суженным у берега и расширенным в средине. Чуть изогнули от берега до берега и сильно выгнули вверх, создав ту самую ажурную конфетницу, освещённую сотнями мелких лампочек, которые в ночи создавали эффект хрусталя.
- Ты не представляешь, как я хотела собаку! Ещё с детства. Но постоянные ограничения мешали иметь друга: то не ко времени, то невовремя, то мама не может, то папа не хочет, то я без угла. А тут такое счастье, хоть и временное. Ведь я же понимаю, как сложно держать собаку, когда ты постоянно на работе. Это же не кот.
Она размышляла вслух о Шекспировском "быть или не быть", рассматривая это в собачьем контексте. Я был соучастен в её переживаниях, кивая головой, зная и не объясняя ещё с два десятка причин, по которым сложно держать такого хомячка в съёмной квартире.
Конечно, это не кот! Сказал бы даже больше - это не пять котов и говорящий попугай! Пёс, да ещё размером с раздоенную корову - это огромный действующий вулкан на твоих квадратных метрах, извергающий лаву, поглощающий всё от тапочек до диванов, мило гавкающий сводным оркестром духовых музыкальных инструментов в два часа ночи на такое же милое "гав" скучающей самочки под окном. И это только в первые 24 часа совместного проживания….
А вечер уже абсолютно перешёл в ночь, отчерчивая область праздника эмоций от зоны покоя, выкрасив в мглу всё, что не охватывали фонари. И, даже если мы планировали гулять дальше, то Моцарт намекал на другое. Нужно было плавно двигаться в направлении её дома, где и еда, и тепло, и покой. Но без меня. Всё-таки конкурент…
Глава Х - "Татуаж"
Театр современной драмы и комедии "Татуаж" давал премьеру "Белоснежки и семи гномов". Такое событие нельзя было пропустить уже потому, что анонс драматической комедии удивлял тем замечанием, что гномы НЕ будут голыми и… многоточие. Надо сказать - современный театр "Татуаж", как и многие ему подобные, любил вольные трактовки классических произведений, но мой знакомый - второй режиссёр "Тату", Пьетри Бруа - в миру Пётр Брудершафт, а в кругу однокашек - Петька Брудер, ненавидел штампы и стандарты с детства, и был особо оригинален в изощрённости коверкания первоисточника. Критики "Театрального журнала" нарекли его Мутабором, а народ - Весёлым придурком. Те и другие ругали беспрестанно и ходили неизменно на его спектакли, смеялись, плевались и с чувством морального удовлетворения расходились по набережной в обсуждениях лицедейства. Я не был ханжой, но Петькины творенья обходил стороной. Мне вполне хватало его в редких встречах за случайными застольями друзей и в народных пересказах Петькиного образа жизни. Фамилия давала однозначный ответ, что предок Петьки не был ни физиком, ни ядерщиком, ни писателем, ни прозаиком - он кутил и мутил.
Пьетри жил здесь же на набережной Рево с балконом выходящим в парк на другой стороне реки и строго на восход, что породило в нём философию единения с Солнцем, основным постулатом которой было ежеутреннее обнимание со светилом всем телом на всём балконе. Мнение бога Ра его не сильно интересовало, мнение прогуливающихся по парку хозяев собак тем более, а потому каждое утро на восходе солнца те парковые деревья, которые были более гибкими - клонились от стыда к земле, а вековые просто прикрывались ветвями, когда влюблённый в Солнце Пьетри распахивал на балконе и руки, и тело, встречая космическую часть себя. Белочки селились в дупла восточной стороны, так же поступали и птицы, дабы растить потомство не опасаясь падения нравов и просто падения с веток при виде Петьки.