- Пойдём, нас ждут на ринге! - я непроизвольно взял тон бас-саксофона.
- На каком ринге?
- Ну вы же, говорят, претенденты на медали! В зале ждут боя, пошли!
- А ты кто?
- А я старший тренер… и доктор! Ваш! Ну!!!
Знатоков искусства Бруа сдуло в дверь галёрки. Я не был хорошим драчуном, но мог испепелять противника уже только взглядом, а там как выйдет. В этот раз сработало без боя. Мы с леди высмеялись и тоже пошли в зал. Был аншлаг. Мы сели на свои места по центру. Первые ряды я не любил с детства, когда в цирке придурочный клоун бегал по кругу и поливал нас своими горькими слезами. Казалось, что у него за ушами сидят противные гномики и писают на несчастных счастливцев первого ряда, среди которых оказался и я.
Все уселись и притихли впившись взглядами в занавес. Свет стал приглушённым. Зазвучала музыка. Это был Клинт Мансел. Пьетри вообще любил всё напористо-угнетающее с аскорбинкой, типа слияния поздних "Emerson, Lake & Palmer" с ранними "Candlemass". И музыка Мансела в этот ряд вписывалась идеально. Под тихую нарастающую угрюмость поднялся занавес.
На сцену, в пересечение лучей софитов вышел режиссёр в чёрной коже с красной рубахой навыпуск и с белыми ажурными трусиками в лентах на голове. Зал зашелестел языками и веерами. В образе Пьетри отчётливо усматривался ищущий себя в первом концерте Бон Скотт из "AC/DC". И если зрители тут же кинулись обсуждать этот режиссёрский ход, то меня это просто улыбнуло, так как его друзья и не очень, прекрасно знали о традиции Петьки встречать первый день нового года с трусами своей дамы на голове и с бутылкой вчерашнего Asti в руке. Кто не знал Бона Скотта, зашумели разными интонациями. А те, кто знал пусть даже не лично, отметили про себя, мол да, трусы шикарные, но ты, Петька, только второй…
Режиссёр развернул опалённый по краю лист формата А4 и начал речитативно петь арию Матери-Королевы из одноимённой оперы Эдуарда Колмановского. Мы с Солнышком улыбчиво переглянулись - перспективы шоу обретали краски. Вдруг из-за кулис вышел пьяный дворник с метлой и криками: "Где мои трусы?!". Его рыжая борода пребывала в хаосе. Режиссёр эффектно занервничал и замахал руками, давая понять, что нужно опустить занавес. Шторы упали, за занавесом послышался топот труппы, глухие удары и чьё-то обречённое: "Ы!.. Ы!.. Ы!..". Стало понятно, что творческий коллектив кого-то бьёт. Потом короткая пауза, чтобы зритель недолго ждал, и шелест уплывающего вдаль тела. Снова пауза. Зрители разделились на два лагеря: на тех, кто за бесшабашную голову в гипюре с этикеткой Milavista и на тех, кто за беззаботную и обеспеченную старость. Занавес опять раскрылся и на авансцену вышел Пьетри, поправляя как бескозырку порванные трусы с развивающимися лентами позади. Стало понятно, что в борьбе добра и зла пока победила молодость, но спектакль лишь начинался и кто его знает, что предпримет дворник, когда оклемается от общих коллективных забот. Режиссёр снова взял свой А4, разделённый в драке на четверых, допел как Пришвин "прощанье Королевы" и произнёс сакральное: "… и вот!.." Вечер предполагал быть интересным…
Музыкальное сопровождение притихло и зал наполнился "белым шумом".
- Сейчас появится Кашпировский, - пошутила моя леди.
Свет снова стал приглушённым и по сцене заклубился лёгкий дым. Справа кто-то громко зевнул и реально захотелось вздремнуть под монотонное "бу-бу" того самого Кашпировского.
В полумраке замаячил лес с замком, вверху болталась большая модель биплана, а на сцену выехали король и Белоснежка на велосипедах. Стали понятны временные рамки истории - начало XX века: в России произошла немецкая революция, в Германии путч, в Чили путч, в Эстонии переворот, в Грузии антисоветское восстание, в Китае война. В общем всё грустно, а тут ещё и Королева-мать решила покинуть этот мир. Король был одет в белые штанишки на резинке, заправленные в полосатые гетры и такой же полосатый бело-зелёный верх с королевским вензелем на левой стороне груди - он был похож на игрока "Селтика" гораздо больше, чем на сказочного короля, но я оценил, оценил и зритель позади восклицанием: "Хорош Гаврош!", а на балконе хриплый голос в тему завёл песенку про Джона Томсона - вратаря "Селтика" начала ХХ века, которого постигла участь Королевы-матери в тот же временной период. Белоснежка была в платье с книжки из детства: