Пол недели минуло без стычек. Я не был шумен, рабочие дни были рабочими днями, но субботнее утро началось для меня нестандартно. В 9.00 по московскому времени без объявления войны за стеной послышалось: "До, а-а-а-а-а-а-а-а-ааа; ре, а-а-а-а-а-а-а-а-ааа; ми…". Эта, с позволения сказать, "вещь" распевалась. Это было похоже на психическую атаку, как в её молодости в Первую мировую с флагами Германской империи и барабанной дробью. Я накрылся подушкой, но голос за стеной становился более уверенным и готовым к бою.
- Сна не будет, - подумал я, встал с постели и пошёл готовить утренний чай.
После получасового затишья стукнула входная дверь Агнессы и за стеной послышалось уже мужское "а-а-а-а-а-а-а-а-ааа…". Это был невыносимый лирический тенор. Наверняка этому гаду особенно повезло и с ним поступили так же как с Гаэтано Майорано в XVIII веке - кастрировали в детстве, чтобы он мог до старости имитировать звуки расстроенной скрипки. Я вышел на лестничную клетку и позвонил в дверь домашней консерватории. Через минуту дверь, застёгнутая на цепочку, приоткрылась и показалось недовольное лицо и тело в неизменном костюме, но иного цвета, Агнессы Иммануиловны:
- Чего тебе, истеричка?
Я опешил:
-Сковорода при Вас?
- Нет.
- Мне бы тишины. Десять часов утра, выходной. Вам не спится?
- Нет, - коротко ответила она.
- Интересно! Вы не спите, а совесть Ваша в летаргическом сне.
- Мальчик, и я к тебе обращаюсь не по возрасту, а по способностям в остроумии, - иди к чёрту или я пошла за сковородой!
И захлопнула дверь. Я нажал на звонок повторно, но он был отключён. Пришлось вернуться на свою территорию. Дома собрался и ушёл гулять по городу.
Воскресное утро оказалось тихим и спокойным. Я выспался и занялся рисованием. Можно конечно сказать академически правильным языком "занялся живописью", но рисование для души, а не для славы - это рисование, даже несмотря на то, что кое-что продавалось и рисовалось на заказ. Работа шла. Работа шла до вечера, когда за стеной зазвучало "Э-эй ухнем… Блоха-блоха-блоха-блоха ха-ха-ха-ха…". Это был Фёдор Иванович Шаляпин, чей бас не мог перекрыть шипение старой виниловой пластинки. Понятно, у Агнессы не было английской системы Cambridge Audio, как у меня, но у неё был, судя по звуку, трофейный граммофон. Причём, отвоёванный не советскими войсками у немцев, фирмы Orion, а немецкими войсками у американских, фирмы Victor Talking Machine Co. Это было слышно по его акценту на букве "Р", хотя, возможно, просто сказывалась столетняя жизнь антиквариата. Но, как бы там ни было, впечатления были жуткими. Особенно это самое "Блоха-блоха-блоха ха-ха-ха-ха…" из "Фауста". Тройка мучителей Мусоргский-Шаляпин-Крупп отлично справились с заданием, обозначенным самим Фаустом - отравить мне жизнь. Я был уверен, что Агнесса Иммануиловна сейчас там, в своей квартире, всё так же, как и 80-90 лет назад в петроградских и московских оперных театрах, теряет сознание от вокальных пируэтов великого русского певца. На самом деле я наелся Шаляпина ещё в детстве, твёрдо зная, что великий певец, хоть и не русский - это Пол Маккартни. Но сегодня Маккартни мне бы не помог, и я решил обратиться за помощью к иудейскому священнику.
В1990 году группа Judas Priest выпустила умопомрачительный альбом под символическим, для этого моего вечера, названием Painkiller - болеподавитель дословно, с двумя ярко выраженными лидирующими соло гитарами. В этом же году закончилось судебное разбирательство по поводу текстов Роба Хэлфорда, якобы отправивших своим подтекстом на тот свет двух подростков. Захотелось порадовать этим деликатесом бабушку. Одноимённая заглавная песня просто сносила башку. Я знал, что этот шедевр на большой громкости снесёт башку и Агнессе, и Шаляпину, и граммофону. Так и сталось: к концу песни мой дверной замок уже хрипел и просил пощады. Я взглянул в глазок - там стояла соседка в полном боевом облачении, то есть никаких домашних халатов, только костюм и сковорода на кнопке звонка.
- Чем обязан? - поинтересовался я, не открывая доступ к своему телу.
- Выйди, милок…
- Что-то не хочется, мадам!
- Между прочим, мадемуазель! Как у тебя, однако, искусно получается хамить даме!
- Хм! Совсем тяжёлый случай, просто клинический, - проговорил я тихо, а потом добавил, - как будем жить?
- Хорошо, будем, ореховый мой! Выходи…