С тяжелым дыханием мои глаза открылись. Билли с животом лежали прижавшись ко мне и тоже спали: Билл сопел, а живот довольно бурчал.
- Колбасный ряд из-за тебя не для меня. Пора ставать веганом, - сказал я, переворачиваясь на другой бок, - шпинат-то в тебя не влезет, сосикокрад ненасытный.
- Мяу, - многозначительно промычал Билл, прижимаясь к теплой спине…
Глава XIII - Французский бульдог
Мы с ней сидели на кухне за столом, друг напротив друга. Пили кофе с мороженым, ели фрукты с пирожным и мило разговаривали. Даже не разговаривали, а ворковали просто чтобы задержать быстротекущее время возле себя подольше. Мы не были любовниками и не были друзьями, а потому смотрели открыто и абсолютно искренне друг другу в глаза. У первых всегда есть повод о чём-то умалчивать, у вторых о чём-то не говорить, у нас же не было ограничений ни в чём. Мы, кажется, даже не столько хотели узнать побольше друг о друге, сколько хотели побольше слышать друг друга. Где-то внизу за окном гонялись друг за другом машины, а вверху катилось солнце по белым кудряшкам облаков и лишь мы на фоне ежедневья посыпали друг друга лепестками чайных роз и душистой лаванды, абсолютно не замечая того сами. Мы чувствовали себя повзрослевшими Каем и Гердой. Где-то в далёком счастливом детстве потерялось коварство Снежной Королевы, цветы и "где ты?", осталась лишь бесконечная привязанность друг к другу и губы…
Наши губы не были столь правильными и обязательными перед моралью, как их хозяева и всё же иногда находили друг друга в мире, полном несправедливости и противоречий. Они так же как и хозяева стыдились обниманий, но делали это более открыто и даже огненно настолько, что краснели сами и заставляли краснеть нас - лиц, абсолютно к тому не причастных. От каждого касания губ по телу начинали бегать стадами мурашки, её руки дрожью пальцев заставляли колотиться моё сердце, оно со своими стуками пробивалось сквозь одежды в её сознание, сознание чтобы не потеряться включало мозг, в мозге срабатывала некая таинственная штучка и мир, провалившийся в какую-то чёрную дыру ещё минуту назад, возвращался к нам, делая вид что ничего не заметил. Губы, налитые как красные банты, сияли невинностью и детской непосредственностью. Мы их журили, но не ругали - нам это нравилось, но признаться - значит быть сопричастными в приятном, а потому мы вскоре уводили своих непослушных в разные стороны, как правильно воспитанные родители.
Абсолютно не понимая, как мы вдруг стали столь зависимы друг от друга она произнесла пролетающее мимо меня в открытое окно и дальше к Богу за облака: "У меня были такие кавалеры, пф-ф-ф!.." и по-детски так вверх огромными глазками с ресницами, похожими на опахала. Там, под потолком я разглядел и размеры кавалеров и их состояние с достоянием, согнувшими даже бабушкину литую чугунную люстру. Меня не впечатляло - я мыслил поэтически. Даже не мыслил, а поймал себя на мысли что…
Глазки вверх я бы сразу поставил в последние двадцать страниц книги как коротенький эпилог, прологом бы послужило её восхитительное "О, Боже!", о котором стоило бы поговорить отдельно, даже отдельным томом.., а пять этих слов с пф-ф-ф равномерно расставил в фолианте её рассуждений, между которыми бы читалось:
"Господи, почему именно старый французский бульдог? Это даже по гороскопу вовсе не моя собака! Мне к лицу дог.., королевский.., белый.., в чёрных пятнах... и с ошейником "La Chery" с голубым бриллиантом в два карата, поводок которого заканчивается где-то на перекрёстке 5-й авеню и 34-й стрит в белом без пятнышек "Кадиллаке" с огромным афроамериканцем за рулём. Либо борзая, борзая и борзые.., стая.., за мной, скачущей на гнедой кобыле с белой попоной в ярких стразах по краю! Мне не охота на охоту - это моя утренняя прогулка по снежному лесу, дорожки в котором учтиво почистил всё тот же афроамериканец в фуражке с переднего сидения белого "Кадиллака"… Но до чего же милый и прекрасный этот маленький пожёванный как башмак, французский малыш! Он не умеет лаять - он говорит глазами, причём так проникновенно, что не оставляет шансов ни громогласным догам, ни звонким борзым, ни прочим кобелям из моего яркого вчера. Кажется я читала, что этот нежный французский хлебный мякиш настолько "мил", что без хозяйки и к девочке сходить не может. Я была бы хорошей хозяйкой… Ах, pardonne-moi, о чём это я!