- Ни одной? Ну, допустим, одна радость - это моя тёща. А кто вторая?
- Кто?
- Что, кто?
- Кто, что?
- Или ты себя имеешь ввиду? Так, зачем столько счастья в одни руки? Не разумнее ли часть мне, а часть драгоценному нашему любителю идеалов - твоему папочке. Пусть радуется вдвойне, может тогда и ружье его ржавое охотничье пригодится. Не буду жадничать - твою фамилию оставлю себе, тобой поделюсь с папой...
- Ах, фамилию мою! - госпожа приколола бесстрашного семьянина рогаткой из пальцев, как вилкой за горло к стене, - а снова стать ПОпой не хочешь?
- Не ПОпа, а ПопА! - завопил пока ещё супруг и пока ещё невредимый.
- ПопА? ПопА живет в усадьбе из белого кипрского дуба и мрамора Perlino Rosato в провинции Прованс, да выращивает лаванду! А ПОпа живет в "сталинке" и играет в провинциальном театре третестепенную роль медника!
- Ах, ты так... Копьём Лонгина прямо в израненное сердце, как Иисусу! - ремесленник отпрянул от стены с чувством величия и отчаяния одновременно, - я не так прозрачен, как он считает! Я велик! - затем вырвался из рогатки, развернулся, сделал ногой традиционное "па-па" с поднятием руки, и вошёл в служебную дверь.
- Замечательно, - подытожила, разводя по сторонам руки, пока ещё жена и пока ещё жилец сталинской квартиры, - теперь он ещё и вЕлик... - вздохнула и двинулась в ту же самую волшебный дверь, похожую на червячный переход во времени.
- Семейный ящик Пандоры, - выдохнул я.
- Мама?
- Папа.
- Поразительный вывод! - округлила глаза Солнышко, - его меньше всего было в разговоре.
- Да, немного. Посмотрим что из этого выйдет.
Мы пошли по ковру балкона к ступеням. Зрители проходили мимо нас и рассаживались по местам на балконе зала. Оставалось десять минут до начала.
- А почему ты до сих пор не обрисовал хотя бы вкратце то, что мы будем смотреть. Ведь наверняка ты наслышан об этом спектакле.
- Конечно! "Укрощение строптивой" - это главная пьеса театра со времени основания. И нужно быть абсолютным невеждой, чтобы не знать особенности её постановки.
- И? - Солнышко стала на ступеньку, поровнявшись со мною взглядом.
- Ты понимаешь, - продолжая спускаться на первый этаж и держа спутницу за локоток, протянул я, - история эта началась ещё в далёком 1590-м году, может даже и раньше.
- Ты что, решил копать до рождения Шекспира?
- Нет, что ты! В том нет необходимости. Но чтобы понять концепцию постановки Додиани, нужно отсчитать на пальцах четыре столетия назад.
- А до начала спектакля мы успеем вернуться в современность?
- Я постараюсь быть кратким.
- Ой! Судя по твоему "ты понимаешь…", подозреваю, что мы будем это обсуждать и дома.
- Я постараюсь быть кратким!
- Хорошо, продолжай. Мы попросим отложить начало.
Наша неспешная прогулка по фойе заканчивалась и мы направились в зал.
- Так вот, продолжу. Шекспир написал свою пьесу около 1594 года. Но дело в том, что есть ещё такая же пьеса некоего анонима, написанная предположительно на четыре года раньше шедевра мировой литературы. Может, конечно, это и не так, и сей некто стащил сюжет у великого драматурга, но Уильям Шекспир очень часто пользовался чужими идеями, делая из них конфетки.
- Ты наговариваешь на святое!
- Отнюдь. Это известный факт. И в те времена неприличием такие штучки не считались. Заимствование считалось нормой. К примеру в1566 году Джордж Гаскойн перевёл на английский язык схожую по теме комедию Ариосто "Подменённые", а Лопе де Вега уже после появления "Укрощения строптивой" воспользовался этой темой, создав своего "Учителя танцев".
- То есть "охота на ведьм" была не худшим из несчастий средневековья?
- Не единственным… Я продолжу. Несмотря на то, что две пьесы весьма схожи, есть не единственная, но отличительная черта комедии анонима, где медник, поверивший в то, что действительно является вельможей, не исчезает после интродукции в небытие, как у классика, а вмешивается в историю, разыгрываемую на сцене бродячими артистами на протяжении всей пьесы со своими интермедиями, украшая и разбавляя её.
- Здорово! То есть мы будем смотреть вариант того самого анонима?
- Думаю, что нечто среднее. Так что несчастный зять своей тёщи не такой уж и "третестепенный" персонаж в постановке Жожи.
Мы дошли до своих мест и присели. Классический стиль зала продолжал идею архитекторов, поданную в фасаде и убранстве фойе. Так что душевного диссонанса переход из фойе в зал не вызывал, а был похож на смену залов Эрмитажа. Всё освещение имитировало свечи, плюс скрытая подсветка по карнизу балкона, создававшая гармонию в ночных сценах при потухших свечах. Было природно комфортно.