Наша влюблённая парочка, а тогда мы надеялись именно на это в тайне от себя и друг друга, направилась в восточную оконечность парка, где в окружении буков стоял тот самый домик садовника, напоминавший всем о мучениях Ван Гога в желании изобразить красоту Винсента. От входа домик не просматривался за стеной кипарисов, которые за окружностью площадки фонтана переходили в туи смарагд, уходящие дугой на запад. Там они примыкали к такой же оконечности пирамидальных кипарисов, упирающихся в ограждение парка. Держась за руки, вероятно, не успев насладиться этим ощущением в детстве и пытаясь компенсировать утерянную радость во взрослой жизни, так, как нам нравилось это делать всегда, мы перетупили через вечнозелёную стену и очутились в желтеющей тишине для романтиков. Мы стояли на дорожке: за спиной было продолжение суеты, а впереди величие этих красавцев, окутанных пятнами позолоты.
- Как у Алисы в зазеркалье! - восхитилась Солнышко, - там серость будней, здесь яркость сказки! Буки… Хочется с ними поговорить.
- Где-то я это наблюдал, - не сдержался я в своём добром ироничном замечании, окунувшись в недалёкое прошлое.
- Ты о чём?
- Да, так… Красиво! А ты знаешь, что английское и "проче-европейское" book произошло именно от названия этого дерева, потому что первые руны писались на буковых палочках ввиду его твёрдости и плотной структуры?
Солнышко начала оглядываться.
- Ты что, - с непониманием закрутил я головой по сторонам. Что-то случилось?
- Ищу студентов.
- Каких? Тех, что из трамвая?
- Нет. Тех, которым ты читаешь лекцию…
Я покраснел. Действительно от восхищения прекрасным я нечаянно переключился на энциклопедическую тираду:
- О-о! Извини, занесло, - а сам подумал: "Какая золотая женщина, ведь иная устроила бы сцену борьбы эмоций обиженного интеллекта с грубостью нудного энциклопедиста. А она всё перевела в шутку."
- Да, ничего. Тем более, что о рунах я знаю немножко больше чем ты, - она улыбнулась.
Мы двинулись по дорожке в бучину.
- Ого! Откуда такая уверенность? Может я потомок друида и у меня дома на стене висит шаманский бубен?
- Может, но скорее, ты просто красивый болтун с хорошей речью, что мне определённо нравится.
- Х-м… И опустила на землю и подняла до небес в одном выражении. Хорошо, я красивый.
- Болтун!
- Да, будь по-твоему, красивый болтун. Но всё же, руны?
- Руны… А тебе от души или по книге?
- Это укол?
- Нет, это ранение… Я полюбила руны в поиске понимания религии и места Бога на земле, во мне. Не Бога - Иисуса Христа, Яхве, Ахурамазды и прочих его ипостасей, а Бога, как сущности того, что меня окружает, ведёт меня, живёт во мне. Вот и приглянулось мне язычество, как то, что можно по крайней мере понять без всяких религиозных глупостей. Ты можешь понять разумом триединство или слепость Бога даже после беседы со священником?
- Я в те места не вхож! Не то, чтобы я об этом не думал, но судачить с батюшкой на богопротивные темы я бы вряд ли стал.
- А я бы стала, но это как разговор глухого со слепым. А в язычестве всё просто и, к тому же, очень красиво. Меня интересуют руны в первую очередь, как способ гадания.
- Я бы удивился, если бы они интересовали тебя, как письменность!
- А ты знаешь, что по одной из версий у рун и северносемитского алфавита - прародителя современной письменности, был один родитель - праруны?
- П-ф! Конечно, знаю. Я же криптологией с яслей занимаюсь! Индиану Джонса с меня писали, ясельного…
- Точно, а я то думаю, где я могла тебя видеть, - подхватила Солнышко.
- Не руны ли привели тебя в наши места?
- Я думала об этом. Да, возможно. И мне здесь уютно, словно это место моего рождения. Так чудно…
- Странно всё…
Среди больших буковых стволов, на лужайке, просматривался жёлтый домик. Он мало походил на тот, что стоял на площади Ламартин во Франции, но был аккуратен и строг: этаж с мансардой и балкончиком, много окон, немного белой лепнины и две полуколонны у входа. Во времена Винсента Манса в нём жил управляющий садом садовник, отвечавший за ухоженность парка. С тех времён ничего не изменилось и в домике не жил, но работал садовник Михаил Филиппович, а попросту Михал Филипыч, чьим особым искусством была художественная стрижка всего, что имело зелёный цвет и состояло из целлюлозы. Его детище - сад бонсай, расположенный ближе к центру парка, покорил не одного японца. Мы же были просто влюблены в него - в сад, женщины ещё и в Филипыча. Он был просто хорош: не громила, но крупный, с голубыми глазами старик, которого стариком не хотелось называть и из-за стройности, и из-за статности, и из-за подвижности. Он был просто юн в свои не знаю сколько лет. А ещё у него была роскошная белая седина, сводящая с ума всех женщин. Она, перемешанная с доброй улыбкой, не давала шансов на внутреннее отторжение ни у кого. Дядя Миша был похож на пожилую панду. И будь у меня на голове хоть какая-то перспектива на поросль, я бы мечтал именно о такой белёсости к закату жизни. А так придётся жить вечно…