- Чего же ты, сладкий мой, сразу не сказал! - расцвела Алевтина Михайловна, - заходи.
- Но мне в КБ.
- Мы КБ. Вот написано, - она провела ладонью по табличке на двери.
- Вы сказали, что все переехали.
- Мальчик, не зли меня, - взялась она за пакет.
- Извините, но мне нужны доказательства, - твёрдо ответил гонец, оттягивая пакет к себе.
- Ты же из лаборатории? Что сказал Вадик? - снова потянула Алевтина Михайловна.
- Принести в конструкторское бюро. Там примут, - напрягся противник, - а бюро переехало.
- Тебе интеллект переехало! Ты что, не видишь обстановку?
- Вижу, но обстановка не успела, - не сдавался парень.
Тут пакет лопнул, и на пол со звонким эхо: "Ар-р-рмагедоннн!" выпала литровая брутто с бесценным нетто. Вслед за эхо по коридору на лестничный марш потянулся шлейф конца не начавшегося праздника с нотками похоронного оркестра.
- Ты что сделал, камикадзе? - стала наступать на несчастного женская слабость.
- Женщина! Это же не я, это Вы!
- Женщина?! Ты вообще бесстрашный, малыш! Лети-ка ты к Карлсону, - сделала она угрожающий размах, как катапульта.
- Алевтина Михайловна? - между приговорённым, дверным проёмом и смертным приговором материализовалась Солнышко.
- Чего тебе, моя хорошая, - как ни в чём не бывало спросила начбюро, опуская руку.
- Чай готов, - Солнышко светилась радостью и расположением, - что у вас тут зазвенело?
- Думала, поминальный колокол, но пришла ты и я поняла, что третий звонок на цирковое представление. Ты что за клоун, мальчик?
Парень стоял побелев в тон с потолком:
- Я практикант.
- Практикант-диверсант? Ты зачем химрезерв уничтожил? - уже спокойно спросила Алевтина Михайловна.
- Я… Я по неосторожности.
- По неосторожности, - продублировал я, заворачивая с лестничной клетки в коридор, держа руки в карманах, как это делают на флоте при качке, вопреки правилам Корабельного устава. Что не говори, а держать равновесие, идя наперекор правилам техники безопасности, сподручней, - у нас на этаже штиль, а у вас, я вижу, штормит.
- Штормит… Это ваше, - протянула Алевтина Михайловна руку вперёд, подобно вождю пролетариата.
- Что из: молодой человек в предынфарктном состоянии или джин, вырвавшийся из бутылки и пролетевший мимо меня по лестнице, на приятный, но агрессивно насыщенный аромат которого я пришёл. Здравствуйте, леди!
- Вот это, - она прошла, не опуская руку, до обвиняемого и упёрлась ему в плечо.
- Это наше. Спасибо, что обогрели.
- Пожалуйста! Может его здесь и растереть? Не пропадать же добру!
- Добро уже пропало. Мы его, конечно, помянём, а на стену закажем памятную табличку.
- Его имя тоже выгравируете? - провела Алевтина Михайловна рукой по росту парня, как плотник, - не нужно шутить в присутствии вашего воспитанника, я уже попыталась. Смотри, что из этого вышло.
- Он новенький и мы ему доверили самое простое задание в этом здании - сопроводить ценный груз ценному адресату.
- А можно было его сначала потренировать на доставке пенопласта?
- Зачем вам пенопласт?
- Андрей! А зачем нам эта печаль?
- Мы компенсируем. Правда, Жорж?
- Практикант эмоционально закивал головой, увидев во мне спасителя.
- Вот, видите. Спирт же не кофе Kopi Luwak. Для вас наш источник неиссякаем. И если Вы и Солнышко напоите нас чаем, то ситуация легко стабилизируется.
Солнышко присела в реверансе.
- Хорошо, заходите. Но практикант под твоим присмотром. Бог знает, что от него ожидать, - согласилась начбюро и протянула руку вождя в сторону двери.
Мы вошли заглаживать конфликт чаем с прибаутками. И кто знает, может именно в этот момент Солнышко увидела во мне не только балабола.
Глава IV - Предатель сердце
Предатель-сердце решило выдать все мои чувства сразу же, как только Она вошла в комнату. Железное или даже выточенное мною из базальта, воспитанное в строгости и аскетизме, в этот момент оно вдруг стало нежно-белым и мягким, подобно зефиру. Оно сначала задрожало, сжалось, а потом стало биться в грудь, словно пытаясь вырваться на волю из векового заточения, ударяя всем своим телом в стену, чтобы Она услышала его. Сердце, неспособное кричать, колотило в грудь и, казалось, эти удары разносятся на всё здание, оглушая не только меня, но и её, всех сотрудников и прохожих за окном, угрожая разрушить всё к чертям, если я буду продолжать противиться его искренности.
Она смотрела чистым, как детский, взглядом на меня - краснеющего до багрового, теряющего контроль над непослушным теперь зефиром, сжавшего губы, подозревая их в сговоре со слетевшим с катушек сердцем. Мне было дурно и стыдно перед собой за этого неуравновешенного типа! И если это же, не доведи Господь, заметит Она, то провалиться мне сквозь все этажи аж до кембрийского слоя!