Рядом снова послышался чей-то шепот.
— Знаешь, о чем я еще жалею?
— Да о чем же тебе жалеть?
— Жалко, что я не увижу, какой будет наша свобода. Если бы только знать точно, мне было бы легче.
— А мне все равно.
— Нужно, чтобы помнили о нас.
— Я воюю не для того, чтобы меня помнили.
— Чего вы болтаете всякую чушь! — прервал их Уча. — Вы кто — бойцы или тряпки?
Шепот прекратился, послышался чей-то глубокий вздох, потом сухой, простудный кашель. Но кто-то тут же напомнил, что нужно прикрывать рот шапкой. В лесу повсюду, насколько хватал глаз, пылали костры. Неумолчно, зловеще кричали совы.
Было уже около двенадцати ночи, когда один из партизан спросил:
— Кто знает, который час?
— Скоро пойдем… — ответил другой.
Спрашивающий тихо запел. Никто его не останавливал, даже Уча, понимавший, что это от страха. Слушали его молча. Фальшивя, боец пел известную боснийскую песню.
В полночь Уча зажег спичку, проверил время и приказал:
— Готовься! Пулеметчики, наполните диски и несите их с собой. Приготовить гранаты! Когда враг откроет огонь, уничтожайте его пулеметы гранатами.
Они вышли из пещеры. Уча расставил пулеметчиков, напомнил, чтобы они шли осторожно и тихо, и начал взбираться с ротой на склон. Он шел впереди, не ощущая страха. Ему не терпелось, хотелось скорей, как можно скорей открыть огонь и схватиться с врагом. Партизаны подкрались к самым кострам и остановились. Уча отправился на разведку. У костров никого не было. Он долго прислушивался: ни шороха, ни голоса. Пламя костра наступало на темноту; тьма отступала, снова оттесняла, старалась поглотить свет. Меж кострами пролегли черные пропасти мрака. И снег был здесь черный. Уче вдруг стало страшно. Он весь задрожал. «Верно, они услышали нас и притаились!» — подумал Уча в страшной нерешительности. Куда ударить, в каком направлении, меж этим или тем костром? И как раз в ту минуту, когда он решил, что лучше двинуться туда, ему словно кто-то шепнул: «Нет! Лучше сюда!» Так, в полной растерянности, он стоял несколько минут.
— Все равно! — почти вслух произнес Уча. Он вернулся назад, приказал роте следовать за собой и пошел вперед, держа в руке гранаты.
Чем ближе подходили они к пространству между кострами, тем сильнее стучало у него в голове: «Вот сейчас! Вот сейчас!»
Казалось, он не слышал огня вражеской засады. Взрывы гранат, выстрелы из винтовок, треск пулеметов — все слилось в один звук, долгий и страшный. Он бросал гранаты, стрелял, бежал, наскочил на кого-то, свалил, кто-то рядом стонал. Он налетел на дерево, сильно ударился, упал. Но тотчас вскочил и бросился дальше. И вдруг наступила тишина. Тяжелая и оглушительная, как взрыв.
…На рассвете они собрались и пересчитались. Было всего на пять человек меньше, чем перед прорывом.
Уча чувствовал усталость и что-то вроде разочарования, потому что все вышло вовсе не так, как он ожидал.
30
За несколько дней непрерывных боев рота Павле разбила четников и недичевские отряды в Нижнем Леваче. Остатки четников отступили вглубь Шумадии и там начали собираться с новыми силами. Тем временем рота успела пополниться и еще лучше вооружиться. Оправившись, она успешно вела бои с небольшими группами лётичевцев и недичевцев. Делая короткие переходы по холмистому Левачу, партизаны передвигались от деревни к деревне, сжигали общинные управления к почту, устраивали митинги.
В каждой деревне после мобилизации, проводимой местными партийными организациями, а чаще по собственной инициативе крестьян к отряду присоединялись новые бойцы. Вопреки идиотской пропаганде четников и лётичевцев, которые кричали, что партизаны — усташи, евреи, поджигатели и безбожники, «истребители сербов», что они варят детей в котлах и «сожительствуют со своими матерями и сестрами», народ все меньше боялся партизан и все больше сливался с ними.
Но деревня Шливица, где до прихода партизан помещался штаб четнического корпуса, не могла примириться с партизанами. Крестьяне этой деревни несколько раз обстреливали колонну.
Поэтому Павле и Вук решили явиться в Шливицу днем и провести там собрание. Павле надеялся оказать таким образом политическое воздействие на крестьян и обезвредить четническую пропаганду. А Вук думал, что их появление просто запугает местное население. Чем ожесточенней разгоралась борьба, тем явственней размежевывались симпатии крестьян между партизанами и четниками, тем больше верил Вук в силу и тем меньше — в красивые слова о политике. Этой ночью Павле через Максима назначил Йовану явку в Шливице и теперь нетерпеливо ожидал его с письмом от Брки о положении дел на Ястребце и о судьбе Учи. Ему не хотелось долго задерживаться. Он знал, что после того, как партизаны появились на этом участке, немцы оставят Ястребац, укрепятся вдоль Моравы и бросят все свои силы на них.