Вук скомандовал «марш», и колонна двинулась по виноградникам.
28
Как высокое дерево в бурю гнется к земле, так и Уча на время приклонился к Павле. Но когда буря прошла, он отпрянул назад и, покачнувшись еще несколько раз, выпрямился, несгибаемый и упрямый. Следуя своему убеждению и совести, Уча нарушил план Павле. Он отказался от марша на Копаоник и остался на Ястребце.
Сначала события как будто подтвердили правоту Учи, укрепили его в мысли, что он поступил правильно. Рота произвела несколько успешных налетов на немецкие и болгарские части в горах и держала их теперь в постоянном страхе. Врагу казалось, что за каждым склоном, за каждым деревом, камнем и кустом подстерегает его быстрый и меткий партизанский залп. Партизаны снова превратились в невидимую, неуловимую силу, стали дерзким врагом, который может появиться в любую минуту и в любом месте. Вражеские колонны, рыскавшие по Ястребцу в поисках партизан, увеличились, стали действовать осторожнее и медленнее.
После неудачной попытки уйти с Ястребца и пробиться в долину, к партизанам снова вернулась вера в свои силы. Они совсем забыли тяжелые, обидные слова, сказанные Учей, и больше, чем прежде, сблизились с ним. Партизаны голодали и мерзли, но никто и словом не выразил своего недовольства, никто не осудил и не попрекнул командира, и он теперь тоже чувствовал большую близость к ним.
Крестьяне, которые ушли из своих деревень и скрывались в горах, подкармливали партизан. Бойцы брали у них хлеб и с аптекарской точностью делили его между собой сначала на куски, потом на кусочки, наконец на крохи, которые были величиной не больше ногтя. Этого было ничтожно мало для изголодавшихся людей. Но даже любители поесть и эгоисты, думавшие только о себе, теперь словно переродились: никто больше не жаловался на голод, не спорил с ротным экономом из-за якобы не одинаково разделенных порций. Пулеметчики не требовали, чтобы им помогали нести в гору пулемет; их помощники молча, терпеливо тащили боеприпасы. Не слышно было ни обычного ворчанья, ни пререканий. Когда отряду удавалось на несколько часов сделать привал, командиры отделений не назначали больных и слабых в караул или разводящими. Никому не казалось странным, что после гибели комиссара Мирко Вуксан сам взял на себя политическое руководство ротой, и никто не обижался, когда он заставлял их в двадцатый раз читать Историю ВКП(б), хотя за истекший год они так и не продвинулись дальше четвертой главы. От голода, усталости и беспрерывных, круглосуточных переходов по горам, вверх и вниз, вдоль и поперек, бойцы порой теряли сознание. Но рота все еще продолжала действовать. Она подкарауливала врага, как зверь, кусала его, врубалась в его колонны, рвала их, пробивалась, уходила дальше и снова нападала. Наперекор усталости всегда и везде рота доказывала врагу свою силу.
Рана на руке Учи зарастала быстро. При всей неопределенности ситуации он чувствовал себя спокойным и уверенным, потому что поступил так, как считал нужным. Уча твердо верил, что, приняв это решение, он не только спасал роту, но наносил немцам самые серьезные удары. Часто раздумывая об этом, он испытывал гордость от сознания, что его рота, эта горстка людей, не дает покоя нескольким тысячам вражеских солдат и оставляет в дураках немецкое командование. Ему льстило то обстоятельство, что наступлением против них командует какой-нибудь немецкий генерал, которого отозвали, быть может, с африканского или Восточного фронта; весьма возможно, что он окончил две академии, знает все существующие теории войн, побеждал советских и английских генералов и награжден железным крестом с дубовыми листьями. А он — простой сербский учитель, бывший подпоручик запаса разбитой армии, который из всей военной литературы прочитал две-три биографии великих полководцев, несколько брошюр по тактике из опыта первой мировой войны, он, этот сельский учитель, без артиллерии, почти без тяжелого оружия, имея под началом молодых парней, большинство которых до прихода в отряд, не знало даже, как держать винтовку, — он соперничает теперь с генералом и заставляет его армию таскаться по горам.
Уча надеялся, что немцы скоро поймут безнадежность своих попыток уничтожить роту, поймут, как бессмысленно содержать такую армию ради одного партизанского отряда, и уйдут. Тогда он спустится с гор, сойдет в равнину, ворвется в город, овладеет шоссейными и железными дорогами. Если Павле еще не разбили, — а его, конечно, разобьют, — ему придется сознаться, что он жестоко ошибся. Он вынужден будет признать, что Уча поступил правильно, оставшись на Ястребце. Павле придется наконец призадуматься над своей неоправданной самонадеянностью.