— Иди к лешему! — закричал Андрей Суперу перепуганным детским голосом. И Супер отскочил, а вместо него появился отчим и пробулькал:
— Ты живучий, выродок, весь в нее… Я подохну — а вы с ней еще жить будете.
Это он про мать говорил, понял Андрей. Он хотел подняться и влепить отчиму в нос, — пусть знает, как мать обижать, — но сил не было. Он опустил глаза и увидел в боку здоровенную дыру, будто бок раскурочили ломом. Он заткнул дыру полотенцем, но тут отчим поднял лом и ударил его острием прямо в полотенце.
— Снова мою водку выпил? В тюрьме тебе место, в тюрьме!
— Не хочу в тюрьму, — простонал Андрей и проснулся.
Было темно и тихо, если не считать храпа двух пьяных стариков. Андрей почувствовал, как в боку у него что-то шевелится и дергает — больно, страшно больно. Он застонал, схватился за бок, нащупал что-то живое, схватил, поднес к глазам, — это был ребенок. Ребенок с неподвижным лицом матери и сухими дрожащими ручками старика. Ребенок мигнул и открыл рот. Во рту был ряд острых треугольных зубов, заточенных, как у пилы. Андрей закричал, отшвырнул ребенка — он откатился под материнскую кровать, тяжело ударился о стенку и захихикал, — и снова схватился за бок. Что-то торчало там, рвало тело, лезло наружу… Андрей зажмурился, выгнулся, шаря рукой под собой — что там такое? — и снова проснулся.
Простучал трамвай под окном. Мать натужно храпела на соседней кровати. Бульканье отчима доносилось из спальни.
Андрей застонал, вытер мокрый лоб ладонью. Почувствовал неладное, поднес ладонь к глазам. В сиянии фонаря, пробивавшемся сквозь занавеску, увидел черную тягучую жидкость, капавшую с ладони. Это кровь? Ох, тошно мне, тошно…
…Когда он проснулся в третий — и в последний — раз, он, наконец, разглядел то, что пилило его бок в первом сне, что он отбросил под кровать во втором. И когда разглядел, подумал, что снова видит сон. Но это был уже не сон. И сил бороться, думать, страдать у Андрея больше не было. Он сунул голову под подушку, крепко-крепко зажмурился, обхватил подушку руками. Но это была вовсе не подушка. Это была смятая картонка из-под шоколадных батончиков, картонка с налипшими на нее обертками и вкладышами от жвачки. И Андрей лежал не дома, в своей кровати, рядом с парализованной матерью, — он лежал в щели, под стеной павильона, погребенный под кучей мусора. И ветер шевелил над ним обертки и цветной целлофан — черный ночной ветер, принесший в город оттепель.
Черная чужая рука, — вернее, то, что оставалось от руки, — черная разбухшая кисть, — словно поняв, что жертва больше не будет сопротивляться, подняла указательный палец, как копье и внезапно вонзила его в живот Андрея. Андрей дернулся всем телом. Но тело больше не принадлежало ему: сам Андрей в этот момент уже шел по темной бесконечной дороге в толпе таких же, как он, бормочущих теней, а над ними всходило не солнце — всходила луна мертвецов.
…В сырую теплую ночь, когда из туч на город повалила каша из дождя и снега, в холодильнике городского морга шевельнулся труп.
Супер открыл глаза.