— Вот, честное слово, я вам кляп сделаю! — пригрозила Элишка.
— Но тебе ведь все равно придется его снимать, чтобы накормить меня! — ехидно заметила Настасья и подтянула одеяло.
— А кто сказал, что я буду вас кормить? — ответила тем же ненавистная любовница, и после продолжительной паузы добавила: — Согласитесь, что мы с вами друг от друга зависим. Я могу у вас спрятаться, а вы только от меня получите еду, питье и одежду. Только я могу растопить для вас камин.
— И только ты будешь выносить за мной горшок! — зловредно добавила Анастасия Алексеевна.
— Я думаю, нам стоит попробовать существовать мирно. — Проигнорировала ее Элишка. — Знаю, что вы очень хотите увидеть своего сына, и сильно по нему скучаете…
Девушка заметила, как лицо собеседницы исказили боль и ненависть. Она видела своего малыша лишь один раз, сразу после появления на свет. А потом его унесла Софья Илларионовна, и больше никто не показывал ребенка матери. Даже, чтобы покормить не приносили. Она отвернулась, чтобы любовница мужа не видела ее слез. Но уже секундой спустя, почувствовала теплые объятия и легкий поцелуй в темечко. Элишке было ее жаль больше, чем себя саму. Настасья страдала, не могла подняться и покинуть комнату, не могла нянчить собственного сына, не могла рассчитывать на любовь мужа… И точно также, как Элишка, находилась на чужой территории, среди людей, которым до нее дела нет. Сейчас она была изгоем. Немного иным, чем сама Элишка.
— Я обязательно его принесу. — Пообещала она. — Но тебе надо поправиться.
— Не принесешь, — всхлипывала Анастасия. — Не разрешат!
— Я ни у кого спрашивать не собираюсь! — уверила ее Элишка. — Если тебе нужно ненавидеть меня, чтобы подняться с этой кровати — ненавидь на здоровье.
И Анастасия Алексеевна решила не пренебрегать предложением — спихнула девушку со своей постели. Та упала прямо на копчик, ушиблась и скривилась от боли.
— Чего расселась? Окошко открой — душно же! — потребовала она. Элишка поднялась с пола, потерла ушибленный бок, и ворча, ковыляя, как старуха, пошла к окну, чтобы впустить свежий воздух, пропитанный ароматом сладкой весны. Сделала глубокий-глубокий вдох, уговаривая себя прожить еще один день здесь, собрать волю и смелость в кулак, и выйти за двери этой комнаты, сходить на кухню за едой для Настасьи…
Недалеко от Багрянцево в небольшом лесочке уже таял снег, а сквозь него пробивались первоцветы, жаждущие ласки солнца. Пробуждались животные. И, казалось, что сам лес просыпается от долгого сна, оживает голосами птиц и ручьев. Лес дышит и тянется верхушками деревьев к яркому небу, сбросившему серый наряд, сотканный из туч. Нина чувствовала это. Она всегда любила весну, больше, чем лето или осень. Хотя у последней тоже были преимущества, к примеру, золотые и красные цвета ее убранства, прохлада и большой урожай грибов и ягод.
Хорошая погода вдохновляла. Нина шла по тропинке, подбирая подсохший хворост, напевала веселую песенку. Она совсем не чувствовала страха перед лесом, прозванным деревенскими Проклятым. Поговаривали, что здесь постоянно пропадают люди, в основном дети и семейные пары. Потому сюда почти никто не ходил. По крайней мере, исключительно по надобности выбирались большими компаниями и старались держаться все вместе. Нина не считала себя трусихой. Последние несколько лет никто не пропадал. И она считала, слухи просто страшилками.
Собрав приличную связку, Нина остановилась около дуба, залюбовавшись белочкой. Ярко-рыжая зверушка весело прыгала по веткам.
— Ааааааа! — по нарастающей заголосил кто-то, испугав красивую белочку настолько, что она едва не свалилась с дуба. Нинка тоже подпрыгнула на месте. Оглянулась. В нескольких шагах от нее, под березкой стоял маленький мальчик и самозабвенно вопил, потирая красные от слез глаза. Видимо, не только Нинка считала себя смелой и сильной, и пошла в лес одна. Но она дорогу помнила. А этот маленький путник позабыл. Потому и горестно подвывал, пугая лесных жителей.
— Чего ревешь? Заблудился? Зачем же сам в лес пошел? — расспрашивала Нинка. — Ты вроде не из наших. Из Грибовихи, что ль? Хочешь отведу домой?
Малыш закивал, и ухватил девушку за руку, изъявляя полное согласие двигаться в сторону родного дома и мамки.
— Ты, что-то совсем не по погоде одет. Вон и руки ледяные. На вот мой кожух. — Она быстро укутала ребенка, и ласково ему улыбнулась…
Вместе они пошли по тропинке через поляну первоцветов. И Нинка улыбалась, увидев их, как дурочка…И это была ее последняя улыбка, которая сменится гримасой ужаса, застывшей навсегда.